Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

Но Джакко уже не просил у Пьетро бычков. Мало того, он вбил себе в голову, что барчук на него зол, и дошел до прямых жалоб хозяину, уверяя, что если б не он, несчастный, жалкий старикашка, в Поджо-а-Мели при попустительстве его сынка даже гумно растащили бы на кирпичи.

— Без понятия парень! С вашего позволения… уж простите за прямоту! А на меня-то он что взъелся?

Доменико вяло разубеждал его, не особо стараясь — на то был свой расчет. Тогда старик, приняв скорбный и обиженный вид человека, которого вынудили на откровенность, тут же умолкал.

Иной раз он бил на жалость: хлопнув шляпой об колено, кричал, намекая на Пьетро:

— Бедный я, несчастный!

Но больше не выходил работать вместе со всеми, а занимался лишь тем, что раньше входило в обязанности внучки. Ноги у него скрючились так, что колени задевали друг за друга, и от этого казались короче — как перепутавшиеся веревки двух соседних колоколов.

Говоря, он с трудом поднимал свою большую голову, плохо державшуюся на съежившихся, сутулых плечах. Его неподвижное, неживое лицо будто растрескалось на солнце, и в морщинки набивались жир и грязь. Висячие всклокоченные усы, похожие скорее на шерсть, закрывали рот. Слизистая глаз пожелтела и загрубела.

Прежде чем за что-нибудь взяться, он, собираясь с мыслями, почесывал за ушами, приподняв другой рукой шляпу.

Молодого хозяина, когда тот проходил мимо, он хватал за рукав и спрашивал:

— Больше со мной не разговариваете?

Пьетро и впрямь его избегал — ему претило двурушничество Джакко, ясно дававшее понять, что на самом деле он ставит себя выше барчука.

Уцепившись за рукав, Джакко твердил с неприязнью, которой тщетно пытался придать вид сердечности:

— А я ведь вас еще маленьким помню, на коленях вас держал… Сердитесь вы на меня, что ли?

И чтобы разговор прошел не совсем впустую, пытался вызвать у Пьетро улыбку. Но тут же заводил снова — мрачно, с досадой, едва ли не упрашивая:

— За что вы меня невзлюбили?

Пьетро не знал, что сказать. Ему приятно было видеть, как Джакко перед ним лебезит.

— А я ведь всегда работал на совесть, спросите отца. И так и будет, пока Господь меня не приберет.

И в голосе его слышался вызов.

Эта неестественная настойчивость отталкивала юношу.

Старик пристально смотрел ему в лицо. Пьетро, робко на него покосившись, пытался высвободить руку.

Джакко силился улыбнуться, но выражение лица Пьетро отбивало у него всю охоту. А Пьетро чувствовал облегчение: теперь можно было просто уйти.

Как-то раз он спросил Джакко:

— А что Гизола?

Батрак весь встрепенулся, почуяв средство вернуть себе благоволение молодого хозяина, однако не решаясь им воспользоваться.

— Давненько вы о ней не вспоминали!

— Да где она?

Джакко столько всего хотелось сказать, и вместо того, чтобы ответить сразу, он почесал грудь. Сквозь прореху на рубахе виднелись темные соски с длинными волосками и раздутыми порами. Засаленный, пропотевший шнурок, на котором висел мешочек с образками, врезался в шею, оставляя отметину.

— В Радде, надо думать, — отвечал он негромко. И показал серпом на холмы Кьянти.

— Два месяца назад нам писала… Вон, видите? Радда — вон там.

— А письмо еще у вас?

— Старуха моя взяла. Наверно, у нее и хранится. Надеюсь! Черт возьми, не могла ж она его выкинуть!

Но говорил таким тоном, чтобы вселить неуверенность.

— Зачем же выкидывать? — спросил Пьетро. — Если вы ее любите, письмо должно быть у вас. Я хочу посмотреть.

Он говорил так, будто отстаивал какое-то право. Его враждебность к старику еще усилилась. А тот, озадаченный и заинтригованный, добавил:

— И кое-что еще она прислала.

И подмигнул.

— Что же? Небось, свою фотографию?

Джакко положил ему руку на плечо и тут же отдернул:

— Кто вам сказал?

— А что, не так? Отвечайте.