Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

И вытащил маленькие черные четки, которые носил в кармашке жилета вместе с парой золотых и доставал по любому поводу. Ткнул крестом в лоб и произнес привычную тираду:

— Видал? Память о моей бедной матушке Джизелле. Они у меня всегда с собой. Это всё, что она дала мне, когда я уезжал в Сиену. А ты что носишь в память о матери?

Но заметив, что теперь уже Пьетро, в свою очередь, его не слушает, вдруг успокоился. Просто не верилось, что так ведет себя сын! Подумать только, а он-то хотел назвать его своим именем — сын должен был стать его копией, его повторением!

Хотелось схватить его и переломить, как соломинку! Его ребенок — и вдруг вышел из-под его власти? Да кому ж, как не ему, быть послушней всех?

Внезапно он понял, словно прозревая предательство: его сын точно такой же, как все прочие люди.

Так лучше бы ему и вовсе не рождаться. Зачем он родился? Что с ним дальше говорить, остается терпеть — пусть идет рядом и молчит, клонит голову, пока она не брякнется на мостовую.

Пьетро передал ключи от трактира поджидавшим на улице официантам и сам вошел вместе с ними. Но не остался в трактире, как следовало, а вместо этого поднялся в дом. Отдавая ему ключи, Доменико смотрел в сторону, а закончив с покупками, послал за Пьетро: зачем он бросил работников без присмотра?

— Ты никогда не станешь хозяином. Как ты будешь командовать, если сам не научишься?

Теперь он журил Пьетро добродушно, просто чтобы выговориться. Потом ухватил связки птиц, которых собирался жарить на вертеле:

— Это дрозд, а вот — жаворонок: помоги ощипать.

И сел перед большой корзиной, куда кидали перья. Но Пьетро так замечтался, что немного помурлыкал себе под нос, а потом сказал:

— Если ты не против, пойду, почитаю.

Доменико закончил насаживать уже ощипанных птичек, установил вертел и, наконец, спросил:

— Что именно?

— Если и скажу, ты все равно не поймешь.

Доменико с хозяйским видом провозгласил, подняв руку:

— Я в таких делах разбираюсь почище любого ученого, потому что я твой отец. Никто лучше меня не знает, что тебе нужно.

И, словно присягая, что это правда, положил руку на грудь — на заляпанный кровью и перьями фартук. Потом подошел к плите, разбил совком крупные куски угля, ухватил за плечи Тибурци и нагнул к самой топке, крича:

— Ты что, сам не видишь, что горит, а не тлеет?

Доменико уже и думать забыл про Пьетро, но увидев его снова, погрозил кулаком:

— Пошел!

Пьетро остался стоять и, опустив голову, глядел исподлобья.

Суета сбившихся с ног поваров, которых Доменико, желая, как всегда, приготовить все и сразу, без конца подгонял тычками и бранью, не могла вывести его из этого забытья.

Из страха перед хозяином все умолкли и опрометью кидались исполнять каждый приказ — от чего еще больше путались и ошибались. Но едва Доменико зашел в темную кладовку, чтобы развешать по крюкам куски сырого мяса, которое не собирался сегодня готовить, как Гуэррино тут же повернулся к Пьетро, высунул кончик языка и прикусил, напоминая ему рассказанный вчера вечером анекдот. Все усмехнулись, не отрываясь от работы.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросил Пьетро шепотом.

Повар, поскользнувшись на куске свиной кожи, махнул ему рукой — мол, подожди. Тибурци в темно-синей куртке, собравшейся над поясом фартука складками, внимательно зыркал по сторонам. Он весело притопывал, погрузив руки в залитые теплой водой жирные маслобойки, где громоздилась грязная посуда. Зоб у него был желтоватый и твердый, будто там застрял камень — такие бывают у сытых кур.

Но Доменико, который зачастую нарочно прикидывался слепым и глухим, чтобы испытать работников, вышел из кладовки со словами:

— Гизола и тебя испортила!

— Почему? — спросил Пьетро испуганно и удивленно.

Все повернулись к нему с веселым любопытством.