Садовник - Василий Гавриленко (2020)

В 1907 году моей дочери исполнилось шестнадцать лет – Мэри сообщила мне о своей беременности через месяц после гибели Холмса. Думаю, только эта радостная новость позволила мне пережить потерю. К своему шестнадцатилетию Аделаида вполне сносно владела французским языком и писала сочинения по английской литературе гораздо лучше, чем я. Столь значительного прогресса в обучении моей дочери мне помогла добиться гувернантка, мисс Джоан Остин.

Эта чудесная двадцатипятилетняя девушка появилась на Бейкер-стрит относительно недавно – около года назад. Я был вынужден нанять гувернантку из-за того, что почувствовал: воспитывать девочку 7-8 лет и юную леди пятнадцати лет – это отнюдь не одно и то же. Аделаида стала независимой, самостоятельной, и мне все труднее становилось убедить ее делать уроки. Отправлять дочь в пансион я не хотел, так как был наслышан о драконовских порядках, царящих в подобных заведениях. Мисс Остин быстро решила мое педагогическое затруднение: она нашла подход к моей дочери, став ей настоящей подругой, а также откорректировала домашнее обучение таким образом, что Аделаида начала быстро накапливать знания, столь важные для женщины в новом, двадцатом, столетии.

Мисс Остин расположилась в комнате миссис Хадсон, Аделаида занимала мою комнату, а я переселился в комнату Холмса, в которой, кстати, за все эти годы практически ничего не изменилось. Я строго следил за тем, чтобы все вещи моего друга оставались на своих местах, так как был уверен, что рано или поздно квартира 221Б по Бейкер-стрит станет музеем Холмса.

А пока эта квартира – мой дом, дом моей дочери и мисс Остин. Аделаида и Джоан вернули жизнь на Бейкер-стрит, но все же даже их усилий оказалось недостаточно для того, чтобы полностью заставить меня смириться с миром, в котором нет Шерлока Холмса.

Увы, я пристрастился к морфию. Вы не представляете, как горько, как стыдно мне признаваться в этой пагубной слабости, за которую я столь нещадно критиковал моего друга. Как врач я прекрасно осознавал, к чему в конце концов приведет меня морфиновая зависимость, но по другому одолеть депрессию, обрушившуюся на меня после смерти самых близких мне людей, я не смог.

Я часто думаю, кем я был, и кем я стал после смерти Холмса. Порой мне кажется: тот Ватсон, что много лет назад впервые вошел в эту квартиру, - это не я, а кто-то другой, совершенно мне не знакомый. Откуда во мне эта злость, это разочарование в людях? Ответ мне известен, но радости этот факт не прибавляет. Все дело в том, что у меня отняли почти все, что я любил.

2

Мисс Остин пообещала Аделаиде воскресную прогулку у Букингемского дворца. После завтрака они ушли, а я, присев в кресло у камина, принялся закатывать рукав для очередной инъекции.

Когда в дверь позвонили, я вздрогнул. Посетители стали редкостью на Бейкер-стрит, тем более, в воскресенье. Спрятав в несессер шприц, жгут и коробочку с ампулами, я поднялся и направился к двери.

Человек, стоящий на пороге, был мне смутно знаком. Это был невысокий, седовласый мужчина в приличном пальто и шляпе-котелке.

- Здравствуйте, доктор, - сказал он, и я сразу же узнал посетителя.

- Инспектор Лестрейд, - тщетно пытаясь придать голосу хотя бы оттенок приветливости, протянул я. – Какими судьбами?

- Могу я войти, сэр? – Лестрейд, как мне показалось, воровато, оглянулся.

Я пожал плечами, отодвигаясь и пропуская гостя в дом. Особого желания видеть этого человека, и, тем более, беседовать с ним, у меня не было. Я прекрасно помнил, сколько неприятностей горе-инспектор причинил Холмсу.

- О, а здесь почти ничего не изменилось! – воскликнул Лестрейд, осматриваясь.

- Прошу.

Я указал гостю на небольшой стульчик, на котором обычно сидела Аделаида. Клянусь, если бы Лестрейд проигнорировал мой жест и сел в кресло Холмса, я бы немедленно прогнал его.

- Благодарю. – инспектор присел на стул.