Следователь не поднял голову, когда её ввели в комнату. Он, как читал бумаги, так и продолжил их читать, сидя за большим столом. За его спиной висел огромный портрет Сталина. Ирина застыла в нерешительности. Что дальше?

Стенографистка, которая что-то быстро стучала на машинки, кивнула ей и указала на высокий табурет, стоящий напротив стола следователя. Ирина сглотнула подступивший к горлу ком страха.

– Ирина Николаевна Акимчева, тысяча девятисот тридцать второго года рождения, – негромко произнес следователь, и Ирина вздрогнула. – Как будем вести следствие? Вы сразу сделаете заявление, или мы будем зря тратить моё время?

Ирине он не понравился. Обладая приятной внешностью, светловолосый, с детскими пухлыми губами, он мог бы казаться привлекательным, если бы не холодные бесцветные глаза. Нет, глаза были светло-голубыми, но из-за освещения казались прозрачными.

– Какое заявление? – спросила Ирина и постаралась, чтобы её голос звучал увереннее. Ей не хотелось, чтобы этот человек догадался, что она испытывает перед ним страх. Хотя…. Он знал наверняка, что ей страшно.

– Чистосердечное признание в своей виновности. К чему отпираться? Ваша матушка, Акимчева Екатерина Дмитриевна, принимала непосредственное участие в передаче документов, в её руках оказались материалы лабораторных исследований, предоставляющих большую важность для советского государства.

– Нет, всё совсем не так, – Ирина покачала головой и невольно подалась вперед. – Мама работает секретарем в мединституте, у неё много работы, иногда она не успевает перепечатать все и приносит бумаги домой.

Следователь усмехнулся.

– Так и запишем: приносит бумаги домой, – он и стенографистка обменялись взглядом, значение которого было понятно им одним. – Гражданка Акимчева, а, может, вы будете утверждать, что пятого июля текущего года к вам в общежитие не приходил некий мужчина, москвич, и ваша матушка не ночевала дома?

Ирина выпрямилась. Она, конечно, помнила этот случай, но не придала ему особого значения. Катя часто за последний год не ночевала дома, дочь выросла, и она не боялась оставлять её одну.

– Не буду, – тихо ответила Ирина. Врать не имело смысла.

Следователь задавал и задавал вопросы. Ирина старалась быть предельно честной и откровенной. Ей нечего было скрывать, за собой она не чувствовала вины. И она не верила, что её мать могла заниматься политическим шпионажем в пользу иностранного государства.

– Так, делаем перерыв, – следователь посмотрел на массивные часы. – Лидочка, вы как на это смотрите?

Стенографистка расплылась в улыбке.

– Положительно, Илья Петрович.

Они сделали вид, что Ирины в комнате нет: встали и вышли. А она по-прежнему осталась сидеть на стуле.

Что-то тут не так. Женская интуиция Ирины встрепенулась: здесь какой-то подвох. Следователь не может просто встать и оставить арестованную наедине с архивом. Ирина заметила на его столе несколько папок. А вдруг там что-то важное? Нет, ей лучше не вставать с места, мало ли что.

Интуиция не подвела Ирину. Не прошло и две минуты, как она услышала скрип двери. В кабинет следователя кто-то вошел. Ирина сидела к двери спиной, и не могла видеть вошедшего, но она почувствовала на себе пристальный тяжелый взгляд.

На её плечо опустилась большая мужская рука.

– Вот и встретились, Ирочка.

Если бы у Ирины в тот момент был выбор, кого бы она предпочла увидеть: дьявола или Анатолия Окошева, она бы выбрала первого.

Окошев обошел её и облокотился на стол, встал прямо напротив неё. Пристально посмотрел сверху вниз.

– Здравствуй, – медленно проговорила Ирина и напряглась. Прошло чуть больше суток с того момента, как они расстались. И она не жаждала его увидеть снова, здесь, на Лубянке, под следствием. Уж больно свежа была память, и его холодный взгляд, и жадные руки, мнущие её тело. Окошев не был другом – это Ирина уяснила.