Это море легко на помине

В осчастливленной обжигом глине,

И сосуда студеная власть

Раскололась на море и глаз.

Ты отдай мне мое, остров синий,

Крит летучий, отдай мне мой труд

И сосцами текучей богини

Воскорми обожженный сосуд…

Это было и пелось, синея,

Много задолго до Одиссея,

До того, как еду и питье

Называли «моя» и «мое».

Выздоравливай же, излучайся,

Волоокого неба звезда,

И летучая рыба – случайность,

И вода, говорящая «да».

* * *

Длинной жажды должник виноватый,

Мудрый сводник вина и воды:

На боках твоих пляшут козлята

И под музыку зреют плоды.

Флейты свищут, клянутся и злятся,

Что беда на твоем ободу

Черно-красном – и некому взяться

За тебя, чтоб поправить беду.

* * *

О, как же я хочу,

Нечуемый никем,

Лететь вослед лучу,

Где нет меня совсем.

А ты в кругу лучись —

Другого счастья нет —

И у звезды учись

Тому, что значит свет.

А я тебе хочу

Сказать, что я шепчу,

Что шепотом лучу

Тебя, дитя, вручу.

* * *

Нереиды мои, нереиды!

Вам рыданья – еда и питье,

Дочерям средиземной обиды

Состраданье обидно мое.

* * *

Флейты греческой тэта и йота —

Словно ей не хватало молвы, —

Неизваянная, без отчета,

Зрела, маялась, шла через рвы…

И ее невозможно покинуть,

Стиснув зубы, ее не унять,

И в слова языком не продвинуть,

И губами ее не разнять…

А флейтист не узнает покоя:

Ему кажется, что он один,

Что когда-то он море родное

Из сиреневых вылепил глин…

Звонким шепотом честолюбивых,

Вспоминающих шепотом губ

Он торопится быть бережливым,

Емлет звуки – опрятен и скуп…

Вслед за ним мы его не повторим,

Комья глины в ладонях моря,

И когда я наполнился морем —

Мором стала мне мера моя…

И свои-то мне губы не любы —

И убийство на том же корню —

И невольно на убыль, на убыль

Равноденствие флейты клоню…

* * *

Как по улицам Киева-Вия

Ищет мужа не знаю чья жинка,

И на щеки ее восковые

Ни одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям,

Не играют в Купеческом скрипки,

На Крещатике лошади пали,

Пахнут смертью господские Липки.

Уходили с последним трамваем

Прямо за? город красноармейцы,

И шинель прокричала сырая:

«Мы вернемся еще – разумейте…»

* * *

Я к губам подношу эту зелень —

Эту клейкую клятву листов,

Эту клятвопреступную землю:

Мать подснежников, кленов, дубков.

Погляди, как я крепну и слепну,

Подчиняясь смиренным корням,

И не слишком ли великолепно

От гремучего парка глазам?

А квакуши, как шарики ртути,

Голосами сцепляются в шар,

И становятся ветками прутья

И молочною выдумкой пар.

* * *

Клейкой клятвой липнут почки,

Вот звезда скатилась —

Это мать сказала дочке,

Чтоб не торопилась.

– Подожди, – шепнула внятно

Неба половина,

И ответил шелест скатный:

– Мне бы только сына…

Стану я совсем другою

Жизнью величаться.

Будет зыбка под ногою

Легкою качаться.

Будет муж, прямой и дикий,

Кротким и послушным,