Первоначально какой-то крупный инвестор хотел открыть здесь гранд-отель. Однако из-за типичной для Берлина неразберихи расположенный, по сути, в центре города аэропорт так и не был закрыт. И естественно, ни один гость не захотел платить шестьсот пятьдесят евро за ночь за то, чтобы его убаюкивал шум работающих самолетных двигателей. Не помогло решению вопроса и предложение одного известного архитектора придать зданию вид вашингтонского Белого дома с украшенным роскошными колоннами входом и четырехэтажными флигелями на восточной и западной стороне.

Дело закончилось тем, что этот участок земли вместе с неотделанными постройками купила некая частная управляющая компания, и теперь здесь проживали не гости, знаменитости или политики, а самые опасные психопаты Германии. Причем злые языки утверждали, что психическое здоровье нынешних «гостей», состоявших из шизофреников-насильников, садистов-убийц и окончательно лишившихся рассудка безумцев, по сути, мало чем отличалось от душевного самочувствия людей, для которых этот комплекс планировался изначально. Для полной характеристики обитателей клиники можно упомянуть хотя бы одного кровавого художника – тридцатидвухлетнего мужчину, выглядевшего как преподаватель высшего учебного заведения и отдававшего предпочтение созданию картин с морскими пейзажами, где в качестве красок использовались жидкости, вытекавшие из тел его жертв. Причем последних, пока они истекали кровью, этот монстр заставлял смотреть на то, что он рисует.

Таким образом, Гвидо Трамниц находился здесь в обществе себе подобных умалишенных, которые по состоянию своего психического заболевания были признаны судом невменяемыми и изолированы от общества в этом психиатрическом учреждении до конца жизни.

Все это Тиллю было известно, но тем не менее он глубоко вздохнул и произнес:

– Я тоже не знаю, как ты решишь этот вопрос, но мне нужно туда попасть. Мне надо к Трамницу!

– Зачем? Чтобы ты разделал убийцу твоего сына под орех?

В ответ Тилль грустно покачал головой.

– Мне нужна ясность, Оливер. Я не могу жить в неведении. Мне нужно найти сына и попрощаться с ним. Ты это понимаешь?

Ответ он прочитал в глазах своего шурина. Скания, естественно, понял его, ведь Оливер работал полицейским, и ему было известно, какие чувства вызывает сообщение о смерти ребенка у его родителей. С этим известием умирала их душа, заканчивалось их счастье, и они навсегда прощались с тем миром, в котором радовались жизни их дети. И тем не менее эти родители оказывались в преимущественном положении по сравнению с теми, которые так и не смогли узнать о том, что на самом деле случилось с их ребенком, и убедиться, что он мертв.

– Я чувствую себя так же, как лошадь со сломанными ногами, лежащая в кювете, – заявил Беркхофф.

– И встреча с Трамницем была бы для тебя чем-то вроде выстрела, избавляющего от мучений?

– Совершенно верно. Он не разговаривает ни с полицией, ни с представителями прокуратуры или суда. Поэтому мне надо попасть туда и находиться от него в непосредственной близости. Я хочу узнать, где он спрятал тело Макса.

– Гм. Хорошая идея. Трамниц, безусловно, признается тебе во всем добровольно и без всякого принуждения, – язвительно заметил Скания.

В ответ Тилль снова задумчиво покачал головой.

– Возможно, мне и не придется с ним разговаривать, если удастся найти его дневник.

– Ну и наивный же ты! – мягко улыбнулся Скания. – Это всего лишь слухи, и даже если этот дневник существует на самом деле, в чем я сильно сомневаюсь, то Трамниц вряд ли оставит его на видном месте.

Заявление шурина звучало весьма логично, но Тилль не хотел признавать его правоту, иначе ему пришлось бы также согласиться с тем, что, кроме демонстрации мужества отчаявшегося человека, он не способен предложить какой-нибудь реальный план действий. Поэтому Тилль ответил почти вызывающе: