– Послушайте, это же безумие. Если вы действительно любите меня, если вкладываете в слово «любить» его истинный смысл, вы просто не можете хотеть, чтобы я оставалась здесь пленницей. Вы же видите, мне здесь плохо. Воздух… ночью я не могу дышать, я просыпаюсь с головной болью. Я умру, если останусь здесь надолго.

Она была в самом деле огорчена и встревожена.

Обещаю, это будет не очень долго.

Она встала, подошла к комоду, смотрит на меня пристально.

– Как вас зовут? – спрашивает.

Клегг, говорю.

– Нет, как ваше имя?

Фердинанд.

Она быстро взглянула на меня, глаза такие умные.

– Это неправда, – говорит.

А у меня в пиджаке, в кармане, лежал бумажник с инициалами, тисненными золотом, я себе еще в Лондоне купил, показываю ей. Она же не знает, что Ф означает Фредерик. А мне всегда нравилось имя Фердинанд, даже еще до того, как увидел Миранду. В нем слышится что-то благородное, заграничное. Дядюшка Дик меня иногда называл «лорд Фердинанд Клегг». В шутку. Маркиз де Жук, такой титул мне придумал.

Такое имя мне дали, говорю.

– Вас, видимо, называют Ферди, сокращенно, или Ферд?

Нет, всегда только Фердинанд.

– Послушайте, Фердинанд, я не знаю, что вы нашли во мне, почему полюбили. Может быть, и я могла бы полюбить вас. Но не здесь же. Я… – Казалось, она не знает, что сказать, это было совсем для нее необычно. – Я люблю мягких, добрых людей. Но я никак не смогла бы полюбить вас в этом подвале. Не только вас, никого другого. Никогда.

Я говорю: я ведь просто хочу узнать вас получше.

Она присела на край комода, внимательно следила, какое впечатление производят ее слова. В мою душу закралось подозрение. Я понял – это проверка.

– Кто же похищает людей, чтобы узнать их получше?

Я очень хочу узнать вас получше. В Лондоне у меня не было бы такой возможности. Я ведь не очень умный, и всякое такое. Не вашего уровня. В гробу вы видали таких, как я, там, в вашем Лондоне.

– Это несправедливо. Я ведь не сноб. Я сама снобов терпеть не могу. Никогда не сужу по первому впечатлению.

Это я не про вас, говорю.

– Ненавижу снобизм, – говорит, прямо с яростью какой-то. У нее была манера некоторые слова с силой выговаривать, с нажимом. – У меня в Лондоне есть друзья из – ну, как это говорится – из рабочих, то есть из семей рабочих. Мы просто не придаем этому значения.

Ну да, вроде Питера Кейтсби, говорю. (Это тот парень со спортивной машиной.)

– Питер? Да я его не видела уже целую вечность. Он просто богатый балбес, и мещанин к тому же.

А я прямо как сейчас вижу: шикарный спортивный автомобиль и она туда садится. Не мог ей поверить.

– Наверное, про меня уже есть в газетах.

Не читал.

– Вас могут посадить надолго.

Стоит того, отвечаю, даже если пожизненно.

– Я обещаю, я клянусь вам, если вы меня отпустите, я никому не скажу. Я придумаю что-нибудь, как-нибудь всем объясню. Устрою так, что мы будем часто видеться, сколько вы захотите, в любое время, когда нет занятий, никто ничего не будет знать, только вы и я.

Не могу, отвечаю. Не теперь. Чувствовал себя, вроде я – какой-то жестокий деспот, так она умоляла.

– Если вы меня теперь отпустите, я смогу восхищаться вами. Думать, ведь я была целиком в его власти, но он великодушен и повел себя как истинный джентльмен.

Не могу, говорю. И не просите. Пожалуйста, не просите об этом.

– Я думаю, такого человека, как вы, интересно узнать поближе. – И сидит очень прямо на краю комода, смотрит пристально.

Мне надо идти, говорю. И бросился прочь, так заторопился, что запнулся о верхнюю ступеньку. Она спрыгнула с комода и стоит, смотрит вверх на меня, лицо такое странное.

– Ну пожалуйста, – говорит.

Мягко так, по-хорошему. Трудно было устоять.