– В каком смысле? Долго ли будем торчать возле этого дома? Вряд ли. Надолго ли в этом городишке? Кто знает…

Я не говорю ей, что наше пребывание здесь зависит не столько от расследования дела Джульетты, сколько от того, как быстро улягутся страсти после стрельбы в школе.

Мэнди ухмыляется:

– Ну, тогда наверняка еще потусим.

Она поворачивается и идет по дорожке к дому Ларсонов. Я замечаю, как она покачивает бедрами, и мне становится любопытно: она всегда так ходит или напоказ? Если второе, то для кого из нас предназначено шоу?

В воздухе все еще витает фруктовый аромат – похоже, от шампуня Мэнди. И, пожалуй, он мне нравится. И еще мне понравилось, как она морщила нос, улыбаясь.

– По-твоему, Мэнди хорошенькая? – спрашиваю Коннора.

Он открывает рот и тут же захлопывает, застигнутый врасплох внезапной сменой темы разговора. И пожимает плечами.

– Ну да. – Слегка краснеет, и это самый четкий ответ на мой вопрос. – А ты так не считаешь?

Она хорошенькая, но недоступная. Вроде тех дорогих магазинов, по которым меня таскала мать и грозила спустить шкуру, если я не буду все время держать руки в карманах. Хотя меня больше интересует не внешность Мэнди, а несостыковки в ней. Идеальный маникюр, гладкие блестящие волосы… и старые потрепанные сандалии и выцветшая серая футболка. Все это как-то не вяжется друг с другом, и я хочу знать почему.

– И какова ее роль? – спрашиваю Коннора вместо ответа на его вопрос.

– В чем?

– В том, что случилось. Пропажа девушки и все такое. Какую роль в этом играет Мэнди?

– О, теперь тебе интересно? – Тон Коннора становится надменным. Я дергаю плечом.

– Просто любопытно.

Он усмехается лукаво и понимающе:

– Странно, что тебе стало любопытно сразу после встречи с Мэнди. Втюрилась, Ви?

Вместо ответа я меряю его взглядом сверху донизу. Мои чувства не касаются никого, кроме меня, и уж Коннор-то должен знать, что не надо совать нос, куда не просят. Я выгибаю бровь.

– Хочешь поговорить о деле? Или лучше о том, что произошло вчера в школе?

Коннор вздрагивает, и дразнящие огоньки в его глазах исчезают – словно погасили свет. Я чувствую себя дерьмово, потому что это из-за меня. За свою жизнь он столкнулся с кучей дерьма, но как-то сумел не сломаться и не стать жестким и циничным. Не то что я.

Я не привыкла особо заботиться о других, но мне нравится Коннор, и он всегда хорошо ко мне относился. К тому же я понимаю, каково это – столько вынести.

Он начинает отодвигаться на заднее сиденье, и я останавливаю его, положив руку на плечо. Вспоминаю, как в свое время мечтала, чтобы кто-нибудь сделал для меня что-то хорошее, и говорю:

– Серьезно, Коннор. Ты как?

– Я в порядке.

Самый хреновый из всех возможных ответов.

– Люди, которые в порядке, не кричат во сне, – замечаю я.

Он хмурится, явно недовольный, что я слышала его прошлой ночью.

– Просто кошмар приснился.

Я фыркаю. Он хмурится еще сильнее.

На мгновение я узнаю́ в нем саму себя. Как он закрывается от всего мира в ожидании нового удара. Бо́льшую часть своей подростковой жизни я была именно такой, и знаю, как это тяжело.

Я не желаю ему такой участи. Заставляю себя немножко расслабиться и произношу: «Коннор». Только имя, ничего больше. Даю понять, что он несет чушь, и он это знает.

На секунду Коннор поднимает голову и смотрит мне в глаза. Это так тяжело – видеть в его взгляде боль и растерянность и не отворачиваться, не пытаться отгородиться.

– Просто… я видел, как Кевин это сделал. А я ведь знаю его. Мы были… мы остаемся… – Он проглатывает слово и качает головой. – Мы были друзьями.

Я киваю. Именно я нашла тело матери, когда ее застрелили из дробовика. У нас с ней были не лучшие отношения, но все равно она моя мать. Я помнила, как она обнимала меня маленькую и утешала, что все будет хорошо.