– Как-то раз в приюте мне велели поменять лампочку в подвале, – начал он тихо. – Никто из нас не хотел этого делать. Все мы боялись туда спускаться. Поэтому тянули спички, и жребий пал на меня. Было и правда жутко. С потолка на проводе свисала голая лампочка. Она напоминала теннисный мяч. С желтым налетом, покрывшаяся паутиной и слоем пыли. И она издавала странные звуки. Как Йонас. Это мой друг. Он умеет очень громко хрустеть пальцами. Так и лампочка – включалась и выключалась, и каждый раз слышался треск, как когда Йонас щелкает суставами, пока кто-нибудь из взрослых не начнет говорить о ревматизме, и тогда он прекращает.

Штерн не задавал никаких дополнительных вопросов и не перебивал Симона. При этом смотрел на собственные руки, которые непроизвольно сложились, как для молитвы.

– Когда я спустился в подвал, где сушилось белье, услышал громкий треск, и лампочка замигала. Включалась и выключалась. То ненадолго становилось светло, то вдруг снова все погружалось во тьму. Но даже когда было светло, я видел не все. Лампочка была слишком грязная. А так как она мигала, казалось, что все вокруг движется. Конечно, я знал: с одной стороны развешано постельное белье и полотенца. А с другой стоят корзины с нашими штанами и футболками. Но свет дрожал сильнее, чем я сам, и я боялся, что за простынями кто-то стоит и сейчас схватит меня. Тогда я был совсем маленький и от страха чуть не наделал в штаны.

Штерн приподнял брови и одновременно кивнул. С одной стороны, потому, что он мог понять страх мальчика. С другой – потому, что ему постепенно становилось понятно, что тот хотел этим сказать.

– Сейчас снова так? С картинками, которые ты видишь?

– Да. Когда я вспоминаю свою прошлую жизнь, это как в тот день в приюте. Я снова в подвале, и грязная лампа мигает.

Щелк. Щелк.

– Поэтому я вижу только очертания, тени. Все размыто… Но мне кажется, от ночи к ночи все становится ярче.

– Имеешь в виду, с каждым разом, когда просыпаешься, ты помнишь все больше?

– Да. Например, вчера я уже не был так уверен, что убил того мужчину. Топором. Но сегодня утром сомнений не осталось. Точно как с этим числом.

Щелк.

– Каким числом?

– Шесть. Оно просто нарисовано.

– Где?

Щелк. Щелк.

– На металлической двери. Она стоит где-то у воды.

Штерну вдруг сильно захотелось пить. Во рту появился неприятный привкус, от которого хотелось избавиться. Как и от ужасного подозрения, которое вызвали у него слова Симона.

– Что там произошло? – спросил он, вовсе не желая этого знать.

Что случилось за дверью. С числом шесть.

Снаружи в коридоре мужчина что-то насвистывал, шаги то приближались к двери, то удалялись, но мозг Штерна отфильтровал все отвлекающие звуки, оставляя лишь слова мальчика. Фразы, которые описывали агонию мужчины, которого Симон убил двенадцать лет назад.

За два года до своего рождения.

Штерн мечтал, чтобы им кто-нибудь помешал, тогда ему не придется узнать всех подробностей. О зубчатом ноже, которым жертва перед смертью могла нанести травму нападавшему. Примерно там, где у Симона находилось родимое пятно кофейного цвета.

Роберт беспомощно смотрел на дверь, но она оставалась закрытой. Ни врач, ни медсестра не прервали ужасные откровения, которыми Симон делился почти безучастным тоном. Свои большие глаза он снова закрыл.

– Ты знаешь адрес? – тяжело дыша, спросил Штерн, когда мальчик наконец закончил. Кровь в ушах шумела так сильно, что он едва слышал сам себя.

– Не думаю. Хотя… Наверное.

Симон произнес еще одно слово, но этого хватило, чтобы у Штерна по всему телу побежали мурашки. Роберт знал это место. Раньше он иногда прогуливался там. С Софи. Когда она была беременна.

6

– У меня нет ордера на обыск. Я ведь не полицейский.