Врач с улыбкой протянул руку. Зубы ровные, один к одному. До того ровные, что напрашивается мысль о вставной челюсти, но только на миг, потому что все лицо такое же симметричное, чистое, с правильными чертами. Глаза голубые, со смешливыми морщинками, ладонь сухая, пожатие крепкое. Прямо как в романе из жизни врачей, подумал Харри. Врач с теплыми руками.

– Матиас Лунн-Хельгесен, – сказал тот, испытующе глядя на Харри.

– Понятно. Вы имеете в виду, я должен знать, кто вы.

– Мы встречались. Минувшим летом. На садовой вечеринке, у Ракели.

Харри прямо оцепенел, услышав из чужих уст ее имя.

– Вот как?

– В общем, это я… – быстро и тихо сказал Матиас Лунн-Хельгесен.

Харри хмыкнул, медленно кивнул.

– Больно мне очень.

– Понимаю. – Лицо Лунн-Хельгесена приняло серьезное и сочувственное выражение.

Харри закатал штанину.

– Вот здесь.

– Ах вот вы о чем… – Матиас Лунн-Хельгесен улыбнулся в легком замешательстве. – Что случилось?

– Собака укусила. Можете обработать?

– Ничего страшного нет. Кровотечение остановится. Я промою раны и наложу повязку с лекарством. – Он наклонился ближе. – Н-да, три раны от зубов. Сделаем укольчик от столбняка.

– До кости прокусила.

– Обычное ощущение.

– Нет, я имею в виду, собака вправду…

Харри осекся и задышал носом. До него дошло, что Матиас Лунн-Хельгесен думает, будто он выпивши. Да в общем-то, вполне обоснованно. Полицейский в порванном пальто, покусанный собакой, с подмоченной репутацией, и выпивкой от него разит за километр. Наверно, вот так он его изобразит, рассказывая Ракели, что ее бывший опять сорвался.

– …Вправду здорово прокусила.

Глава 4

Понедельник, 14 декабря. Прощание

– Trka!

Он рывком сел в постели, слыша эхо собственного голоса меж пустых белых стен гостиничного номера. Телефон на ночном столике трезвонил вовсю. Он схватил трубку.

– This is your wake-up call…[1]

– Hvala, – поблагодарил он, хотя прекрасно знал, что голос записан на пленку.

Он в Загребе. И сегодня летит в Осло. Чтобы выполнить важнейший заказ. Последний.

Он закрыл глаза. Опять видел сон. Не про Париж и не про другие заказы, они ему никогда не снились. Снился всегда Вуковар, та осень, осада.

Сегодня ему снилось, как он бежал. Снова бежал под дождем, снова в тот вечер, когда отцу отняли руку. А четыре часа спустя отец умер, хотя врачи сказали, что операция прошла удачно. Сердце просто остановилось. И тогда он убежал от матери, убежал в темноту, под дождь, к реке, сжимая в руках отцовский пистолет, к позициям сербов, а они запустили осветительную ракету и стали стрелять по нему, но он не обращал внимания, только слышал хлюпанье, с каким пули врезались в склон, а склон вдруг исчез, и он упал в громадную бомбовую воронку. И вода поглотила его, поглотила все звуки, стало тихо, он пытался бежать под водой, но не двигался с места. Чувствуя, как руки-ноги цепенеют и наваливается сон, увидел в беспросветной черноте что-то красное – словно птица, взмахивающая крыльями в замедленном фильме. А когда очнулся, лежал закутанный в шерстяное одеяло, над головой раскачивалась голая лампочка, и от стрельбы сербской артиллерии в глаза и в рот сыпались крошки земли и штукатурки. Он их выплюнул, и кто-то, наклонясь к нему, сказал, что из воронки с водой его вытащил сам капитан Бобо. И показал на лысого мужчину возле лестницы, ведущей из бункера наверх. Мужчина был в форме, с красной косынкой на шее.

Он снова открыл глаза, взглянул на термометр, который положил на ночной столик. С ноября температура в комнате не превышала шестнадцати градусов, хотя администрация гостиницы уверяла, что отопление работает на полную мощность. Он встал. Надо спешить, автобус в аэропорт будет у входа через полчаса.