Братья Карамазовы - Федор Достоевский (1973)

В яростной, почти истерической перепалке Дмитрия и Федора Павловича в келье старца Зосимы мелькнул впервые образ той женщины, что «столкнула лбами», но собственному характерному выражению Дмитрия, отца и сына. Еще не появившись «на сцене» романа, она, «инфернальница» Грушенька, оказывается самым активным действующим лицом: по ее вине трагическое соперничество обостряется до предела.

Страсть их так велика, что только помани их она — содержанка купца Самсонова, «тварь», как кричит в гневе Катерина Ивановна, невеста Дмитрия, — тотчас и тот и другой готовы под венец. И тут уж три тысячи Федора Павловича, которые Дмитрий считает своими, приобретают особое, воистине роковое значение. За три тысячи хочет купить Грушеньку Федор Павлович: пакет, их содержащий, хранится с некоторых пор в его спальне.

Но именно три тысячи нужны и Дмитрию: от них, оказывается, зависит вся его судьба.

Как сладострастник, как поэт моральных «переулочков», Дмитрий «равен» отцу своему. Но все дело в том, что Дмитрий не только сладострастник.

Дмитрий способен любить, в любви он ищет обновления.

Впрочем, такой моральный выход, выход к возрождению, не закрыт и для Федора Павловича. Ведь он все больше и больше ощущает потребность в «другом человеке», потребность, которая в нем борется с привычным эгоизмом. Ведь полюбил же он, способен был полюбить Алешу. Может быть, и Грушенька стала бы для него не только «инфернальницей», в «изгиб» тела которой можно влюбиться до безумия, но таким — «другим человеком».

В родной городишко, к отцу, — после долгих скитаний и многих падений, — приводит Дмитрия не только желание покончить денежные дела, но постоянно жившая в нем надежда на возрождение, на новую, совсем иную, чистую жизнь, которую он начнет в обновленной, вновь созданной семье: «Я думал… я думал… — восклицает Дмитрий в келье старца Зосимы, — что приеду на родину с ангелом души моей, невестою моей, чтобы лелеять его старость, а вижу лишь развратного сладострастника и подлейшего комедианта!»

Но начать эту новую жизнь Дмитрию Карамазову суждено будет не с невестой, гордой красавицей, Катериной Ивановной, а с «инфернальницей» Грушенькой. На родине он нашел не только отца — «развратного сладострастника и подлейшего комедианта», — он нашел здесь любовь, начавшуюся по-карамазовски — сладострастием.

Сидя «в секрете», в саду соседнего с отцовским дома, сторожа Грушеньку. Дмитрий исповедуется Алеше, предчувствуя начало новой жизни. Исповедь и выражает тот глубоко значительный в его судьбе момент, когда сладострастие перерождается в любовь; в этом перерождении — весь пафос, весь восторг, вся радость удивительного исповедального «слова» Дмитрия.

«Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой», — восклицает Дмитрий, разумея, конечно, то чувство, которое внушила ему Грушенька и которое как бы колеблется на той грани, когда позор может стать красотой и когда, в то же время, красота может низвергнуть в пропасть позора. «Красота — это страшная и ужасная вещь», — страшная потому, что способна внушить и позорное сладострастие, и спасительную любовь.

Дмитрий говорит Алеше, что «решение навеки взял» — решение «раскланяться» с Катериной Ивановной, «поклониться» тому «восторгу», что испытал перед безграничным самопожертвованием «институтки», перед всеми ее «вызовами в беспредельность». Но восторженные и «беспредельные» чувства Катерины Ивановны не спасли и не могли спасти Дмитрия, ибо были «надрывом», а не любовью, были высокой ложью, которая лишь «на минутку» могла становиться и становилась правдой. Любила. Катерина Ивановна не Дмитрия, а свою власть над ним, свой подвиг постоянного самопожертвования, во имя спасения Дмитрия предпринятый. Спасти же и возродить Дмитрия дано было лишь любви.