Почти с безразличием глядя на распростертую у ее ног фигуру, Дагни почувствовала, что память кое-что возвращает ей: черная пижама подчеркивала длинные линии тела, в распахнутом воротнике виднелась гладкая, молодая, загорелая кожа; ей вспомнился тот юноша в черных широких брюках и черной рубашке, что лежал рядом с ней на траве в далекий утренний час. Тогда она гордилась тем, что ей принадлежит его тело; гордость эта до сих пор не изгладилась из ее души. Дагни вдруг вспомнила самые разнузданные мгновения их физической близости, память о которых, казалось, должна была бы стать теперь оскорбительной для нее, но не несла оскорбления. Гордость эта не сочеталась с сожалением или надеждой; чувство это более не имело власти над ней, но и избавиться от него она также не могла.

Совершенно необъяснимым образом, по ассоциации с внезапным чувством, Дагни вспомнила то, что недавно даровало ей столь же самозабвенное счастье.

– Франсиско, – услышала она свой негромкий голос, – мы с тобой когда-то любили музыку Ричарда Халлея…

– Я по-прежнему люблю ее.

– Ты был с ним знаком?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

– Ты случайно не знаешь, не написал ли он Пятый концерт?

Франсиско замер. Она считала, что потрясти его невозможно; но это оказалось не так. Однако она не стала даже гадать, почему из всего сказанного ею именно эти слова так поразили его. Но все ограничилось каким-то мгновением; он снова заговорил ровным тоном:

– А что заставляет тебя так считать?

– Ну так написал или нет?

– Тебе известно, что существуют всего четыре концерта Халлея.

– Да. Но мне показалось, что он написал еще один.

– Он перестал писать.

– Я знаю это.

– Тогда что заставило тебя задать этот вопрос?

– Праздная мысль. Чем он занимается сейчас? И где находится?

– Не знаю. Я давно не виделся с ним. Но что заставило тебя считать, что Пятый концерт существует?

– Я не утверждала, а просто предположила.

– Но почему ты подумала о Ричарде Халлее именно сейчас?

– Потому что… – выдержка начинала изменять ей, – …потому что мой разум не способен воспринять переход от музыки Ричарда Халлея к… миссис Гильберт Вейль.

Франсиско с облегчением рассмеялся:

– Ах, ты про это… Кстати, если ты следила за публикациями обо мне, то могла бы заметить забавную маленькую неувязку в повествовании миссис Гильберт Вейль.

– Я не читаю ерунды.

– А следовало бы. Она самым превосходным образом описала прошлый новогодний сочельник, который, по ее утверждению, мы провели вместе на моей вилле в Андах. Освещенные лунным светом вершины гор, кроваво-красные цветы на оплетающих окна лианах. Ты видишь что-либо неправильное в этой картине?

Дагни негромко ответила:

– Об этом следовало бы мне спрашивать тебя, но я не намереваюсь этого делать.

– Ну а я не вижу в ней ничего плохого, за исключением того, что как раз в тот сочельник находился в Техасе, в Эль-Пасо, где председательствовал на открытии линии Сан-Себастьян, принадлежавшей компании «Таггерт Трансконтинентал», как тебе следовало бы помнить, даже в том случае, если ты предпочла не присутствовать при подобном событии. У меня даже фотография осталась, на которой я стою, положив руки на плечи твоему брату Джеймсу и сеньору Оррену Бойлю.

Дагни охнула, вспомнив, что он действительно прав и что рассказ миссис Вейль она прочитала в газетах.

– Франсиско, что… что это значит?

Он усмехнулся:

– Делай выводы сама… Дагни, – лицо его сделалось серьезным, – почему ты решила, что Халлей написал Пятый концерт? Почему не новую симфонию или оперу? Почему именно концерт?

– А что это так волнует тебя?

– Не волнует, – он негромко добавил: – Я по-прежнему люблю его музыку, Дагни.

Голос его вновь сделался непринужденным:

– Но она принадлежала к другому времени. Нашему веку свойственны развлечения иного рода.