Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

— Типичный случай, — сообщает Дев. — У нас слишком сильны семейные узы. Родственники не готовы смириться с тем, что вылечить больного невозможно. Если бы мои ребята не прооперировали его вчера вечером, то родственники сказали бы: «Ага, в неврологической больнице не хотят оперировать!» И что дальше? После этого они сразу забрали бы пациента из моей больницы, и кто-нибудь другой непременно согласился бы его прооперировать. Он остался бы овощем, но семья была бы довольна, что он выжил, а моя репутация рухнула бы…

Дев поворачивается ко мне:

— При последнем короле (до того как маоисты свергли монархию) я был министром здравоохранения. И вот тогда я спас гораздо больше жизней, обязав мотоциклистов надевать защитный шлем, чем смогу спасти, работая нейрохирургом. Народ у нас вопиюще необразованный, — не успокаивается он. — Никто даже не представляет, чем чревато повреждение мозга. Все безнадежно тешат себя иллюзиями. Родственники думают, будто если больной жив, то он еще сможет поправиться, хотя от мозга почти ничего не осталось. Они не готовы принять даже полную смерть мозга!

Об этом мне еще предстояло узнать подробнее.

Вот вам и польза коммерческой конкуренции в здравоохранении, да еще в такой нищей стране, как Непал. И на протяжении последних тридцати лет весь этот груз нес на своих плечах один-единственный человек — день за днем, без выходных.

Для бедных стран нейрохирургия — это роскошь. Заболевания, требующие вмешательства нейрохирурга, относительно редки по сравнению с болезнями, затрагивающими другие части тела. Чтобы провести операцию, нужно дорогостоящее оборудование, а при раке и серьезных травмах головы лечение зачастую либо совсем не помогает, либо приносит мало пользы. Мы оперируем в надежде, что пациент выздоровеет, и многие действительно идут на поправку. Бывают у нас и триумфальные победы, которые, однако, не были бы столь заметными, не будь места катастрофам. И правда, если бы операции всегда проходили успешно, то в них не было бы ничего особенного. Состояние некоторых пациентов после операции ухудшается, а некоторые — из тех, что без операции умерли бы, — выживают, но остаются абсолютно недееспособными. Временами, в минуты глубочайшего уныния, я начинаю сомневаться, уменьшаем ли мы в конечном счете людские страдания или только приумножаем их.

В странах вроде Непала и Украины, где государственный бюджет истощен, а система первичной медицинской помощи налажена из рук вон плохо, нет особого смысла в том, чтобы тратить на нейрохирургию огромные суммы.

У Дева в Непале и у Игоря на Украине, по сути, не было выбора, кроме как заняться частной практикой (пусть и неохотно). И все же оба чувствуют себя несколько испорченными ею, несмотря на то что стараются бесплатно оперировать беднейших пациентов. Проблема в том, что слишком часто этого делать не станешь, иначе больница вылетит в трубу.

В основе медицины всегда лежало противоречие между заботой о пациентах и стремлением заработать деньги. Разумеется, и то и другое можно с успехом сочетать, но шаткое равновесие между ними очень легко нарушить. Чтобы его поддерживать, необходимы высокие зарплаты и высокие профессиональные стандарты. В конце концов, верховенство закона базируется в том числе и на хороших зарплатах в судебной сфере — настолько хороших, что у судей не возникает соблазна брать взятки.