Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

Той ночью мне спалось превосходно, а разбудили меня птицы, заливавшиеся в предрассветном саду. Где-то перекликалась пара кукушек, на лавровом дереве громко каркали серые вороны, о чем-то споря между собой, из долины доносилось кукареканье петухов. В десять минут девятого я отправился в больницу. Такие прогулки никогда меня не утомляли, а в последнее время, идя на работу, я по какой-то неведомой причине чувствовал себя более счастливым, чем когда бы то ни было прежде. Восходящее солнце отбрасывало длинные, мирные тени. Город нередко затянут смогом, но иногда, если повезет, можно увидеть окружающие его предгорья, а за ними вдалеке — снежную вершину горы Ганеш, названной в честь индуистского бога, которого изображают в виде человека с головой слона.

Поначалу я иду в тишине, нарушаемой лишь пением птиц, мимо домов с зарослями малиновой и пурпурной бугенвиллии у дверей и с буддийскими молитвенными флагами на крышах, напоминающими разноцветные носовые платки, которые вывешены сушиться на бельевую веревку. Все здешние дома возведены из кирпича и бетона, ярко раскрашены и выглядят как составленные в ряд спичечные коробки с балконами и террасами на крышах, иногда украшенные резными фронтонами и коринфскими колоннами. Порой можно увидеть крестьянку, присматривающую за парой коров, которые мирно щиплют редкую неухоженную траву на обочине растрескавшейся неровной дороги. Повсюду валяется мусор и стоит вонь из открытой канализации. Собаки спят прямо на дороге, наверное, измотанные ночным лаем. Неподалеку отсюда стройка, и время от времени я встречаю женщин, которые несут на спине огромные корзины с кирпичами, поддерживаемые перекинутыми через лоб ремнями. За жилыми домами начинается длинная вереница мелких магазинчиков, рассматривать которые изнутри — все равно что читать сказки или заглядывать в кукольный домик.

Жизнь здесь протекает главным образом на улице. Тут и цирюльник, бреющий мужчину опасным лезвием, пока другой клиент, дожидаясь своей очереди, читает газету; и мясная лавка: на столе разложены куски свежего мяса, а отрубленная голова вислоухой козы, на чьей морде застыло мрачное выражение, провожает меня безжизненным взглядом. На земле по-турецки сидит сапожник, вырезающий из резинового листа подошвы для обуви, а возле него у стены стоят банки с клеем. Сапожники принадлежат к далитам — неприкасаемой касте в индуизме; ниже их в местной социальной иерархии только уборщики и мусорщики. Однажды этот сапожник починил мои ботинки, которые сопровождают меня по всему миру и которые я усердно полирую каждое утро, — единственное полезное занятие из тех, что нашлись для меня в Непале, не считая операций. Мастер отлично справился с работой, и лишь позже, когда я узнал, что он далит, мне стало понятно, почему поначалу он выглядел таким смущенным, когда я вежливо здоровался с ним, проходя мимо его лавки. Тут и работник по металлу, окруженный фонтаном голубых искр от сварочного аппарата; и швея, притаившаяся в глубине магазина, с прилавка которого свисают на улицу полотна ткани. Я прохожу мимо и слышу жужжание ее швейной машинки.

Детишки в опрятной форме идут в школу, а между ними проносятся мопеды. Дети смотрят на меня с подозрением: до этой части города туристы обычно не добираются — но если я им улыбнусь, то они радостно улыбнутся в ответ и поздороваются. Я не посмел бы улыбаться незнакомым детям в родной Англии.

Жизнь здесь кипит — неприглаженная, непосредственная, окрашенная в насыщенные яркие тона. В богатых развитых странах все это давно утрачено.