— С ним все хорошо, — последовал ответ; медсестер в отделении интенсивной терапии так много, что я знаком лишь с несколькими из них и эту не узнал. — Пришлось выполнить назогастральную интубацию, чтобы в дыхательные пути не попало инородное тело…

Я взглянул на Питера и, к своему удивлению, обнаружил, что кто-то засунул ему в нос назогастральный зонд да еще прикрепил его пластырем к лицу. Я разозлился, из-за того что моего пациента подвергли весьма неприятной процедуре, в которой он совершенно не нуждался. Назогастральный зонд проталкивают в нос и дальше через гортань в желудок — хорошего мало, если верить моей жене Кейт, которая имела несчастье пройти через это. И потом, процедура эта вовсе не безобидна: известны случаи, когда зонд одним концом попадал в легкие, вызывая аспирационную пневмонию с летальным исходом, или же доставал до мозга. Конечно, подобные осложнения — большая редкость, однако операция была сложнейшая, и просто чудо, что она завершилась успешно. Ничего удивительного, что я пришел в бешенство.

Интубацию назначил один из врачей реанимационного отделения — явно менее опытный, чем я. А врач, который заступил на ночное дежурство, утверждал, что ничего об этом не знает. Обвинять медсестру смысла не было. Я спросил у Питера, как он себя чувствует.

— Лучше, чем я ожидал, — ответил он охрипшим голосом, после чего вновь принялся благодарить меня.

Я пожелал ему спокойной ночи и пообещал, что утром эту ужасную назогастральную трубку уберут.

Придя на работу следующим утром, я вместе с Сами сразу же направился в отделение интенсивной терапии. У кровати Питера уже сидел медбрат, которого я тоже не знал. Питер бодрствовал. Он сказал, что ему удалось немного поспать ночью — значительное достижение, если учесть безжалостный шум и яркий свет в помещении. Я повернулся к медбрату.

— Я знаю, что назогастральный зонд ставили не вы, но будьте добры, уберите его, — сказал я.

— Прошу прощения, мистер Марш, но пациента должен сначала осмотреть специалист по речевым проблемам.

Пару лет назад специалисты по речевым проблемам почему-то взяли на себя ответственность за пациентов, у которых возникли трудности не только с речью, но и с глотанием. В прошлом мне уже доводилось спорить со специалистами по речевым проблемам, поскольку они отказывались одобрить удаление назогастральных зондов, в которых мои пациенты не нуждались. В результате нескольких пациентов, несмотря на все мои протесты, без всякой надобности кормили через трубку. Понятно, что я не пользовался популярностью среди специалистов по речевым проблемам.

— Уберите трубку, — процедил я сквозь зубы. — Ее вообще не следовало ставить.

— Прошу прощения, мистер Марш, — вежливо ответил медбрат, — но я не стану этого делать.

Я вскипел.

— Ему не нужна трубка! — закричал я. — Я возьму всю ответственность на себя. Это совершенно безопасно. Я его оперировал — ствол мозга и черепные нервы были в конце совершенно нетронутыми, он хорошенько прокашлялся… Уберите чертову трубку!

— Прошу прощения, мистер Марш, — снова завел свою шарманку незадачливый медбрат.

Задыхаясь от ярости, я вплотную приблизился к нему, схватил его за нос и со всей силы крутанул.

— Чтоб ты сдох! — Я развернулся и, поверженный и бессильный, направился к ближайшей раковине вымыть руки.

Нам предписано мыть руки, после того как мы прикасаемся к пациентам, так что, полагаю, то же правило применимо и в случае нападения на больничный персонал. Недовольство и смятение, вызванные угасанием моего авторитета, ростом недоверия и печальным упадком профессии врача, копились во мне годами и привели к неожиданному взрыву. Наверное, все дело в том, что через две недели мне предстояло выйти на пенсию и я больше не мог сдерживать ярость, которую испытывал, когда ко мне относились пренебрежительно.