Колокола и ветер - Дойна Галич-Барр (2009)

Я смотрела на реку, которая его поглотила. Она была все такой же мелкой, по ней можно было ходить. Босая, я побежала туда, где, как думали, он утонул, и положила на камень крест и базилик. Изабелла… – слышала я свое имя и, волнуясь, звала Николу. А кричали мои родители – испугались, что и меня поглотит водоворот. Может, я этого и хотела, потому что знала: без него я останусь потерянной и не найду покоя.

Помню, как я читала свое стихотворение об этой утрате. Почему смерть выбрала его, здорового парня, хорошего пловца, хотя в реке были и другие люди? Часто звучит предупреждение об опасности, но тут его не было или Никола к нему не прислушался. Мы не знаем, когда рок смерти настигнет нас, подстережет, выбрав очередную жертву. Отсюда странные вспышки страха, даже днем, попытки предугадать, где прячется смерть, как и когда нас настигнет. Ночью я просыпалась от страха и, вся в поту, искала маму. Я слышала голос Николы, протягивала ему руки, а он не мог за них схватиться. Он звал меня по имени. И голос был все тише. Не знаю, где я была тогда во сне: во Флориде, в Каролине, в Африке…

Тогда я впервые ощутила, что мы – крошечные, слабые, легко уязвимые – не готовы принять смерть и не способны ей противостоять. Остался образ темной, долгой ночи, которая не кончается рассветом. Я слышала страдальческие стоны, а слез у меня не было – только дрожали голос и тело, и всё было неясно, размыто, почти нереально. Так я представляла себе смерть. Медитация, особенно в отрочестве, после смерти любимых, ничему не учит нас, не готовит к тому, чтоб мы приняли чей-то уход, не помогает приготовиться к собственной смерти. Не облегчает ни потери, ни ухода.

Не помню, когда мы вернулись в Америку.

Семьи наши были очень близки. Мой отец учился в Америке, а отец Николы – гениальный изобретатель и лучший студент-химик Белградского университета – получил американскую стипендию. Они говорили на одном языке, у них была одна вера, одни интересы. Позднее отец Николы, сначала в Югославии, а потом и за границей, наладил производство медного купороса. Кроме того, он владел виноградниками в Европе и на родине. Родители Николы были экспортерами изысканных вин и любителями искусств.

Мать не разрешила Николе ходить в школу, боясь, что он заболеет. Позднее я поняла, что у нее были проблемы с мужем. Она решала их, удерживая сына подле себя, как будто знала: пока сын здесь, до развода дело не дойдет. Ему было позволено дружить только со мной. Он никогда не спорил, в домашних воспитателях обрел интересных учителей и наставников и, думаю, был счастлив.

Николе было пятнадцать лет, когда он утонул. Он много путешествовал, был образован, ласков в обхождении со всеми. Знакомил меня с европейской литературой и музыкой. Был моим советчиком во всем. Я слушала друга и удивлялась его познаниям. В разлуке нас сближала переписка. В каждом его письме была картинка – какое-нибудь воспоминание о наших путешествиях, а возле подписи всегда белая маргаритка. Мне казалось, я совсем дуреха в сравнении с ним. Семьи планировали совместные путешествия по свету. Никола хорошо знал, что именно нам надо посмотреть.

Не сердитесь, я хочу побыть одна. Нет, я не буду плакать, он не хотел бы этого. Без него рухнуло все, я постоянно думаю о нем, все начинаю с его имени, особенно здесь, вблизи монастыря.

8

И смерть умирает

Вспоминаю наше последнее путешествие в Маун, центр сафари, незадолго до этой трагедии. Мы посетили Африку зимой, в мои школьные каникулы, в сезон дождей. Реки здесь только тогда полноводны, в другое время – невыносимая сушь и тропическая жара. Маун находится в верхней части дельты Окаванго, где мы, туристы, развлекались сафари.