Неизвестный Стиг Ларссон. С чего начинался «Миллениум» - Стиг Ларссон (2013)

— Я, к сожалению, вынуждена закончить разговор. Но клянусь, что прослежу за тем, чтобы за вами в кратчайшие сроки организовали какое-нибудь наблюдение. Я вам позвоню. Берегите себя!

Положив трубку, Бальдер вздохнул. Вновь подумал о Ханне, Августе, об отражавшемся в платяном шкафу полу в шахматную клетку и о всякой всячине, не столь важной в данном контексте, и рассеянно пробормотал:

— Они за мной охотятся.

В глубине души Франс сознавал, что ничего невероятного в этом нет, отнюдь, хотя все время отказывался верить в то, что дело может дойти до насилия. Но что ему, собственно, известно? Ничего. Кроме того, сейчас у него не было сил браться за это. Он продолжил поиски информации о судьбе Надии и о том, что она может означать для его сына, хотя на самом деле это было безумием. Франс притворялся, будто ничего не случилось. Невзирая на угрозу, он просто ползал по Сети и вскоре наткнулся на профессора неврологии, ведущего специалиста по синдрому саванта, по имени Чарльз Эдельман, и вместо того, чтобы, как обычно, прочитать о нем побольше — Бальдер всегда предпочитал людям литературу, — позвонил на коммутатор Каролинского института[262].

Потом он сообразил, что час уже довольно поздний. Эдельман едва ли еще на работе, а его личный номер держится в тайне. Но погодите-ка… Эдельман также заведует чем-то под названием «Эклиден» — учреждением для детей-аутистов с особыми талантами, — и Франс попробовал позвонить туда. После нескольких гудков ему ответила дама, представившаяся сестрой Линдрус.

— Извините, что беспокою в такой поздний час, — сказал Бальдер. — Я ищу профессора Эдельмана. Не задержался ли он случайно на работе?

— Да, он здесь. В такую непогоду никому домой не добраться. Как вас представить?

— Франс Бальдер, — ответил он и добавил в надежде, что это поможет: — Профессор Франс Бальдер.

— Подождите минутку, — попросила сестра Линдрус. — Я посмотрю, не занят ли он.

Франс устремил взгляд на Августа, который вновь взялся за фломастер и явно сомневался, что несколько разволновало Франса, словно это был недобрый знак.

— Криминальная группировка, — снова пробормотал он.

— Чарльз Эдельман слушает, — произнес голос в телефоне. — Я действительно говорю с профессором Бальдером?

— Именно с ним. У меня к вам маленький…

— Вы не представляете, какая это для меня честь, — продолжил Эдельман. — Я только что вернулся домой с конференции в Стэнфорде, и там мы как раз говорили о ваших исследованиях в области нейронных сетей, да… мы даже подняли вопрос о том, не можем ли мы, неврологи, через исследования искусственного интеллекта узнать кое-что о мозге окольным путем. Мы поинтересовались…

— Я очень польщен, — перебил его Франс. — Но дело в том, что у меня есть маленький вопрос.

— О, правда? Вам нужна какая-то помощь в ваших исследованиях?

— Нет-нет, но мой сын — аутист. Ему восемь лет, а он по-прежнему не говорит ни слова. Но на днях мы проходили мимо светофора на Хурнсгатан, и потом…

— Да?

— Он сел и нарисовал его с невероятной скоростью — и совершенно идеально. Просто поразительно!

— И теперь вы хотите, чтобы я приехал и посмотрел на его работу?

— Мне было бы очень приятно. Но я звоню не поэтому. Я волнуюсь. Я прочел, что рисунки, возможно, являются его языком общения с внешним миром и что если он научится говорить, то может утратить свой талант. Один способ выражать себя может замениться другим.

— Вы, конечно, прочли о Надии.

— Откуда вы знаете?

— О ней всегда говорят в таких случаях. Но успокойтесь… могу я называть вас Франсом?

— Разумеется.