Неизвестный Стиг Ларссон. С чего начинался «Миллениум» - Стиг Ларссон (2013)

— Петер Телеборьян утверждает, что рассказ Лисбет Саландер является фантазией. Я же хочу продемонстрировать документальное подтверждение того, что он правдив от первого до последнего слова. Предупреждаю, что запись содержит ряд неприятных сцен.

— Это какой-то монтаж? — спросил Экстрём.

— Существует прекрасный способ это проверить, — ответила Анника Джаннини, запуская диск.

«Ты что, даже на часы не научилась смотреть?» — раздраженно сказал вместо приветствия адвокат Бьюрман, и камера вошла в его квартиру.

Через девять минут, в тот момент, когда в записи адвокат Нильс Бьюрман яростно вдавливал затычку в анальное отверстие Лисбет Саландер, судья Иверсен ударил молотком по столу. Анника Джаннини с самого начала установила большую громкость, и сдавленные крики Лисбет сквозь скотч, которым Бьюрман заклеил ей рот, разносились по всему залу суда.

— Выключите запись, — очень громким и решительным голосом сказал судья Иверсен.

Анника Джаннини нажала на «стоп». Зажгли верхнее освещение. Судья Иверсен сидел весь красный. Прокурор Экстрём словно окаменел. Петер Телеборьян был мертвенно-бледен.

— Адвокат Джаннини, сколько времени, вы сказали, продолжается эта запись? — спросил судья Иверсен.

— Девяносто минут. Сам акт насилия продолжался сериями в течение пяти-шести часов, но в последние часы у моей подзащитной сохранилось лишь смутное представление о времени. — Анника Джаннини обратилась к Телеборьяну. — Зато там имеется сцена, когда Бьюрман вдавливает в сосок моей подзащитной иголку, а доктор Телеборьян утверждает, что это плод сомнительных фантазий Лисбет Саландер. Эпизод происходит на семьдесят второй минуте, и я готова показать его прямо сейчас.

— Спасибо, в этом нет необходимости, — сказал Иверсен. — Фрёкен Саландер…

Он на секунду сбился с мысли и не знал, как ему продолжать.

— Фрёкен Саландер, зачем вы сделали эту запись?

— Бьюрман меня уже однажды насиловал и требовал продолжения. Во время первого насилия мне пришлось сосать старого слизняка. Я думала, что последует повторение и я смогу обзавестись хорошим документальным подтверждением того, чем он занимается, и что мне удастся при помощи шантажа заставить его держаться от меня подальше. Но я его недооценила.

— А почему вы не заявили о жестоком изнасиловании в полицию, раз у вас имеется такое… убедительное доказательство?

— Я не разговариваю с полицейскими, — монотонным голосом ответила Лисбет Саландер.

Вдруг Хольгер Пальмгрен совершенно неожиданно поднялся из инвалидного кресла и заговорил четким голосом, опираясь руками о край стола:

— Наша подзащитная не разговаривает с полицейскими или другими представителями властей, а с психиатрами уж подавно, из принципа. Причина проста. Начиная с самого детства, она раз за разом пыталась говорить с полицейскими, социальными кураторами и разными органами власти, объясняя, что Александр Залаченко избивает ее мать. И каждый раз это оборачивалось для нее наказанием, поскольку государственные чиновники решили, что Залаченко для них важнее, чем Саландер.

Он откашлялся и продолжал:

— Когда же она наконец поняла, что ее никто не слушает, ей оставалось только попытаться спасти мать, применив к Залаченко силу. И тогда этот подлец, называющий себя доктором, — он показал на Телеборьяна, — составил сфальсифицированный судебно-психиатрический диагноз, объявив ее сумасшедшей, что дало ему возможность в течение трехсот восьмидесяти суток держать ее в клинике связанной. Черт его подери.

Пальмгрен сел. Иверсен, явно пораженный выпадом Пальмгрена, обратился к Лисбет Саландер:

— Может быть, вы хотите сделать перерыв…

— Зачем? — спросила Лисбет.

— Ну хорошо, тогда продолжим. Адвокат Джаннини, видеозапись обследуют, и я потребую технического заключения о том, что она аутентична. А пока пойдемте дальше.