– Ну… – Хильда морщила лоб, подыскивая слова. – Оба они в высшей степени одаренные личности. К тому же склонны к меланхолии. Сменить контекст – мне кажется, это было бы интересно для них обоих. Помню, Карл говорил о том, что Лео чувствует себя пленником той роли, которую вынужден играть в обществе и которая совершенно не соответствует его натуре.

– А Даниэль?

– Даже не знаю… Но полагаю, ему тем более было бы интересно окунуться в мир Лео.

– Он ведь был страшно зол на вас, когда разговаривал по телефону? Неудивительно. Бедняжка был батраком на ферме, в то время как Лео рос в богатом доме…

– Все это так, но… – Хильда посмотрела на бутылку, словно испугалась, что вина в ней осталось ненадолго. – Вы должны помнить, что оба мальчика – невероятно чувствительные натуры с сильно развитой эмпатией. Мы с Карлом часто говорили об этом. При этом они буквально созданы друг для друга. Так что их встреча, если она и в самом деле произошла, должна была вылиться в поистине фантастическое событие. Самое яркое из того, что когда-либо происходило с каждым из них.

– То есть вы совершенно не допускаете неприятных моментов их знакомства?

Хильда покачала головой. Слишком напряженно, как показалось Микаэлю, для уверенного отрицания.

– Вы рассказывали кому-нибудь о звонке Даниэля?

Хильда молчала, зажигая новую сигарету от окурка старой.

– Нет, – ответила она. – Я не имею больше дела с Национальным реестром. Кому же мне было рассказывать?

– Но вы сами только что говорили, что к вам нередко захаживала Ракель Грейтц.

– Ей я тем более ничего не стала бы сообщать. Я и без того боялась ее достаточно.

Микаэль задумался, подыскивая лучшую формулировку для следующей просьбы. В результате она прозвучала резче, чем ему хотелось.

– Вы должны разъяснить мне еще одну вещь.

– Это касается Лисбет Саландер?

– Откуда вы знаете?

– Но… вы работаете вместе и, кажется, не делаете из этого тайны.

– Она тоже была замешена в ваш проект?

– Да. И причиняла Ракель Грейтц больше неприятностей, чем все остальные, вместе взятые.

Декабрь, полтора года назад

Итак, Лео Маннхеймер впустил в квартиру человека, как две капли воды похожего на него. На госте было потрепанное черное пальто с меховым воротником, серые костюмные брюки и видавшие виды красно-коричневые ботинки. В прихожей он снял шапку и пальто и положил на пол гитару. Лео не носил таких пышных бакенбардов и не имел такого румянца, но эти различия лишь подчеркивали их пугающее сходство. Это было все равно что увидеть себя в новом обличье. У Лео Маннхеймера закружилась голова и по спине потекли струйки холодного пота. Глядя на руки и пальцы незнакомца, его так и тянуло подвести того к зеркалу. Чтобы сличить каждую морщинку, каждую складку на их лицах.

Но еще больше не терпелось ему наброситься на гостя с расспросами. Говорить и говорить, выплескивая на него все свои сомнения и страхи. Он вспомнил об их слаженном дуэте. Этому человеку всю жизнь недоставало Лео, боже мой! Как это походило на ощущения самого Лео, которому всегда казалось, что он присутствует в мире не полностью…

– Но… как такое возможно? – начал было он и запнулся.

– Я полагаю… – пробурчал незнакомец.

– Что ты полагаешь?

– Что мы жертвы некоего эксперимента.

Лео с трудом понимал, что он такое говорит. Ему припомнился тот солнечный осенний день и разговор Карла с отцом на лестнице. Он покачнулся, падая на красный диван под полотном Брура Юрта[359]. Гость опустился в кресло рядом до того знакомым движением, что Лео снова вздрогнул.

– Я догадывался, что здесь что-то не так, – пробормотал он.

– Ты знал, что тебя усыновили?

– Мама рассказывала мне об этом, – кивнул Лео.

– Но при этом ты не подозревал о моем существовании?

– Абсолютно, правда…

– Что?