Когда я падаю во сне - Карен Уайт (2018)

Несмотря на настойчивые расспросы Сисси, ни мамины врачи, ни специалист по повреждениям мозга не гарантируют полное восстановление и даже не могут предположить, как скоро мама придет в себя. Единственное, что они сообщили, – отек мозга начал спадать, и это хорошо. Однако Сисси не удовлетворилась таким ответом – она полночи просидела в интернете, читая про аналогичные случаи, и прекратила расспрашивать докторов, лишь когда я расплакалась – до меня наконец дошло, насколько все серьезно.

Я много лет делала вид, будто полностью стерла из памяти свою прежнюю жизнь в Джорджтауне. Встреча с семьей и несчастье с мамой казались мне каким-то странным сном, но в конце концов меня настигла жестокая реальность, и я поняла – мама действительно в тяжелом состоянии.

Битти обняла меня за плечи и вывела в коридор, недовольно покосившись на Сисси.

– Не слушай ее. Сисси делает то, что у нее получается лучше всего – заботится о своей дочери. – Ее взгляд стал печальным. – Она просто не готова к тому, что иногда ее забота дает обратный эффект.

Я не поняла, что Битти имеет в виду. Мне отчаянно хотелось поскорее выйти из больницы и глотнуть свежего воздуха, не отравленного антисептиком и хлоркой, поэтому я не стала уточнять. К счастью, до дома Сисси недалеко, и у нас не было времени на долгие разговоры.

И как мне сразу не пришло в голову, что мама может умереть? Видимо, я так и не смогла вытравить из себя прежнее «я». Мои мысли были лишь о том, как этот несчастный случай повлияет на меня и мою жизнь. Я всегда думала только о себе и отчасти поэтому никогда не интересовалась, почему бабушка погибла молодой. Как ни унизительно признавать это, похоже, я неисправима.

Мне просто необходимо было уединиться и подумать.

Мимо проплыл уродливый сталелитейный завод, закрытый в прошлом году, а за ним – бумажный комбинат. Я опустила стекла, соскучившись по знакомому с детства запаху тухлых яиц – в последние годы тот стал заметно слабее. Каждый раз, проезжая мимо комбината, мы с Мейбри и Беннеттом задерживали дыхание, соревнуясь, кто дольше продержится. Это был наш ритуал. От осознания того, что запаха больше нет, мне стало грустно.

Передо мной ехал видавший виды голубой фургон. В глаза бросилась наклейка на бампере – самая яркая и новая часть этой колымаги: «Наши люди импортных креветок не покупают». Во время одного из моих рождественских приездов Сисси сообщила, что бизнес по вылову креветок идет из рук вон плохо. Рыбаки просто бросают свои лодки в гавани – у них нет другого выхода. Эта новость повергла меня в уныние, так же как заброшенный сталелитейный завод и исчезнувший запах бумкомбината. Пока я жила в Нью-Йорке, притворяясь, что моего детства никогда не существовало, оно действительно начало понемногу исчезать. Наверное, в этом и есть смысл выражения «нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Возвращаешься домой, а все вокруг изменилось до неузнаваемости.

Я почти не глядя нашла поворот на Карроумор, проехала по той же тряской дороге и свернула на развилке налево. Сквозь ветви деревьев проглядывало солнце; в воздухе разносилось монотонное жужжание невидимых насекомых, похожее на мерный шум океана.

Я остановилась на заднем дворе, неподалеку от запущенного сада. Жаль, мне не довелось увидеть былое великолепие поместья. Даже разрушенный и обгоревший, особняк выглядел элегантным и величественным, словно пожилая дама, чья красота еще заметна сквозь морщины и старческие пятна. К сожалению, Карроумору нанесен не просто поверхностный ущерб; с помощью крема или лосьона повреждения не скроешь.

Выйдя из машины, я тут же почувствовала запах реки и болотных трав, растущих на заливном лугу, – стойкий аромат равнинных земель и моего детства. Слава богу, он никуда не делся. Я глубоко вздохнула, вспоминая, как мы с Мейбри и Беннеттом плавали на каяке и прыгали в воду с пристани позади дома моих родителей.