Анж Питу - Александр Дюма (1851)

После повторения он распростился со своим наставником, ибо был уже час ночи, и не столь поспешным, хотя по-прежнему упругим шагом пустился обратно в деревню Арамон, все обитатели которой, солдаты национальной гвардии и простые пастухи, спали крепким сном.

Во сне Питу видел себя командующим многомиллионной армии; все человечество повиновалось его командам «в ногу» и «на караул», выстроившись в одну шеренгу до самой долины Иосафата[237].

На другой день он дал – вернее, передал – урок своим солдатам, держась так молодцевато и показывая все движения с такой уверенностью, что любовь, которою он пользовался у своих подчиненных, перешла все границы.

Он, непостижимая народная любовь!

Питу стал всеобщим любимцем, им восхищались мужчины, дети и старики.

Даже женщины не насмехались, когда при них он кричал зычно, как Стентор, своим тридцати солдатам, выстроенным в одну шеренгу:

– Черт побери! Держитесь по-благородному! Смотрите на меня.

И в самом деле, он выглядел благородно.

XXXVIII. Катрин в свой черед пускается в дипломатию

Папаша Клуис получил ружье. Питу был человеком чести: для него обещать означало исполнить.

После еще десятка визитов, которые прошли так же, как первое, Питу превратился в заправского гренадера.

К сожалению, в тактике папаша Клуис был не так силен, как в строевой науке: преподав поворот, полуоборот и все виды перестроений, он исчерпал свои знания до дна.

Тогда Питу обратился к «Французскому практику» и к «Учебнику национального гвардейца» – обе эти книги незадолго до того вышли в свет, и он издержал на них сумму в один экю.

Благодаря щедрости своего командира арамонский отряд научился недурно передвигаться на местности по всем правилам тактики.

Затем, чувствуя, что тактические задания усложняются, Питу предпринял поездку в Суассон, город, где стоял армейский гарнизон: там он посмотрел, как маневрируют настоящие отряды под командованием настоящих офицеров, и в один день научился больше, чем за два месяца по книгам. Так прошли два месяца, полные трудов, усталости и рвения.

Питу был честолюбив, влюблен, несчастен в любви и в то же время – слабое утешение! – избалован славой; он научился обуздывать свои инстинкты или, как сказали бы ученые физиологи, победил в себе зверя.

Зверь, засевший в Питу, был безжалостно принесен в жертву душе. Анж столько времени проводил в движении, столько сил отдавал физическим упражнениям, так напрягал свою мысль, что никто бы не поверил, что сердцу его требуются поддержка и утешение.

Тем не менее это было так.

Сколько раз после строевых занятий, перед которыми Питу, бывало, всю ночь просиживал над книгами, сколько раз Питу после всех трудов пересекал равнины Ларньи и Ну, а потом из конца в конец исхаживал лес до самой границы земель Бурсона, чтобы подстеречь Катрин, по-прежнему бегавшую на свидания!

Катрин отрывала от домашних хлопот час-другой в день и спешила в маленький павильон посреди примыкавшего к бурсонскому замку заповедного леса, где ее ждал обожаемый Изидор, счастливейший смертный, который становился все краше, все горделивей, между тем как вокруг него все страдало и склонялось к земле.

Какая тоска снедала бедного Питу, какие приходили ему на ум печальные размышления о том, что счастье на земле достается людям не поровну!

За ним увивались девушки из Арамона, Тайфонтена, Вивьера, он тоже мог бы назначать в роще свидания, но вместо того чтобы важно выступать в роли счастливого любовника, предпочитал плакать, как обиженное дитя, перед затворенной дверью павильона, принадлежавшего Изидору.

Дело в том, что Питу любил Катрин, любил страстно, и оттого, что он смотрел на нее снизу вверх, любовь его становилась еще сильнее.