Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

Воцарилась тишина, и я нашел способ ее заполнить: налил нам обоим вина и молча поставил перед ним бокал. Слуг не было — ни в комнате, ни за дверью. Нам предстоял весьма личный разговор.

Однако говорить оказалось не о чем. Отец Лоран пробормотал соболезнования по поводу состояния моей супруги, сказал какую-то избитую фразу о милости Божьей и спросил, что думает врач. Поскольку врач думал то же самое — «дайте ей время и доверьтесь Господу», — я сдержанно поблагодарил священника за приезд, предложил ему комнату в замке и сказал, что он может пробыть у нас сколько захочет. Днем отец Лоран уехал — такой же грязный и изможденный, как лошади, которые его привезли.

Быть может, я неправильно истолковал слова «дайте ей время», ограничив свои визиты в спальню жены. Тем не менее наши пути разошлись, и дверь между нашими комнатами почти всегда была закрыта. Иногда заперта на ключ, иногда нет; никакой логики в этом я не нашел. То, что моя жена посвящала свое время чтению, давало мне слабую надежду. Все лучше, чем сидеть недвижно у окна и смотреть на озеро.

Я знал, что в любом городе есть бордель, и не один. Впрочем, я мог никуда не ехать: хозяин любого трактира между моим имением и ближайшим городком с удовольствием отдал бы мне свою дочь, жену или сестру — за вознаграждение, разумеется.

Первым делом я остановился на постоялом дворе, предлагавшем дешевые комнаты и еще более дешевые харчи фермерам, торговцам и случайным горожанам с кислыми минами, которых воротило от шума, толпы и дрянной еды. Столовая была битком забита, за барной стойкой толкались местные пьянчужки. В дверях то и дело показывались хохочущие и обнимающиеся парочки. Я окинул взглядом юношей и девушек, торопливо обслуживавших постояльцев, и подумал, что большинство из них наверняка зачаты на черной лестнице этого же постоялого двора.

Я поехал дальше и остановился на окраине следующего городка: дорожная пыль осела у меня на сапогах и в глотке. У дочери трактирщика были черные масляные кудри и грязная блузка, которая почти просвечивала от множества стирок. Хозяин заведения заметил мой интерес и тут же подошел, поедая меня алчным расчетливым взглядом. О цене речь не зашла — быть может, трактирщик предлагал свою дочь впервые. Он только сказал, что девушка она хорошая, работящая, послушная и уважает мать (та подсматривала за нами из-за кухонной двери). Я кивнул в знак согласия, поднялся в снятую наверху комнату и стал поджидать девушку.

— Милорд. — Она сделала неуклюжий реверанс и с надеждой взглянула на меня: одобрю или нет?

Я улыбнулся, и лицо ее посветлело.

— Принести вам еды, господин?

«Или сразу задрать юбку?» Я понял, что она хотела сказать, и попросил подать мне хлеба с сыром. Хлеб — самый свежий, какой удастся найти, а сыр — самый старый. Она на всякий случай уточнила мою просьбу и выбежала из комнаты, задев меня плечом и бедром. Я посмотрел ей вслед, и она покраснела. У начала лестницы девушка ненадолго остановилась и перевела дух.

— Господин, матушка передала вот это. — Она развернула мягкий теплый хлеб, от которого несло дрожжами. На корочке остался отпечаток моего большого пальца. — И сыр. — Под перевернутой тарелкой лежала восьмушка камамбера — на нем наросло столько плесени, что он, казалось, уже прирос к блюду. Рядом оказался козий сыр, покрытый белым пушком.

— Вы просили старый…

— Именно так! — Я быстро накрыл камамбер тарелкой, пока им не провоняла вся комната. — Можешь унести обратно.

Некоторые вкусы необязательно пробовать вновь — как утиные яйца, которые китайцы маринуют в конской моче и на сто дней закапывают в землю. Девушка ушла, но очень скоро вернулась — румяная от бега по лестнице.

— Сядь, — велел я.