Збигнев Бжезинский: Я не ощущаю себя «прирождённым американцем», но после окончания Второй мировой войны моя родина для меня оказалась закрытой, и я страстно желал найти себе что-то, с чем можно было бы себя отождествлять. Когда в 1950-х я стал студентом Гарварда, то этот вакуум быстро заполнила Америка. Я ощущал себя американцем, но, как мне кажется, это больше говорит об Америке, о том, как люди здесь быстро приняли меня.

ЧГ: Кто произвёл на вас впечатление? Я знаю, вы были близки с покойным Биллом Одомом. Вы не против поговорить о ваших с ним отношениях и, возможно, рассказать о том телефонном звонке в три часа утра 19 ноября 1979 года?

ЗБ: Одом был военным человеком. Мы познакомились в Колумбийском университете, когда он только что вернулся со службы во Вьетнаме. Я попросил его сделать презентацию на моём семинаре, и меня поразили его ум и способность к анализу. В начале 1970-х он провёл несколько лет в Колумбийском университете, и мы поддерживали отношения. Когда я перешёл в Белый дом, он стал полковником. Я решил взять его в свои военные советники, и мы очень тесно сотрудничали.

Наша дружба охватывала целый спектр, от профессиональных отношений до регулярных партий в теннис; мы разделяли интерес к Советскому блоку и вскоре после распада этого блока совершили совместную поездку по его бывшим странам. Это был своего рода круг почёта, когда мы переезжали из одной столицы в другую.

Я также помню, как однажды он разбудил меня ночью – как вы и сказали, 19 ноября 1979 года. Он был не только моим военным помощником, но и помощником по кризисным ситуациям. В мои обязанности входило консультировать президента по поводу решения в ответ на ядерную атаку на США. Одом разбудил меня в три часа, я поднял трубку и услышал: «Извините, сэр. На нас готовится ядерный удар». Конечно, от такого заявления сразу пропадёт весь сон. «Сообщи подробности», – сказал я, и он ответил: «Тридцать секунд назад Советский Союз запустил по направлению к Соединённым Штатам 200 ракет». Согласно правилам, я должен был в течение двух минут подтвердить это сообщение, а затем у меня было ещё четыре минуты на то, чтобы разбудить президента, проверить все варианты в ходе так называемого «футбола», получить решение президента и затем распорядиться об ответном ударе. Поэтому я сказал ему: «Позвони, когда проверишь информацию». Я помню, как сидел, испытывая странные ощущения, потому что я не такой уж геройский человек. Например, я очень нервничаю, когда самолёт, в котором я лечу, попадает в зону турбулентности. Но в тот раз я был совершенно спокоен. Я понимал, что через 28 минут все могут погибнуть – моя жена, дети, все остальные. В таком случае мне оставалось проследить, чтобы у нас была большая компания на том свете. Поэтому я сказал: «Выполни все процедуры Стратегического авиационного командования для подготовки к запуску». Затем я ждал подтверждение. Прошла минута, и оставалось получить ещё один ответ. Тут снова позвонил Билл и сказал: «Отбой. Не те записи. Запуска не было». Помню, как я сказал ему: «Не забудь дать отбой Стратегическому авиационному командованию».

Билл Одом был одновременно и интеллектуалом, и бойцом – такое сочетание, которое мне нравилось.

ЧГ: Не хотите поговорить о своём отце? Особенно мне было бы интересно узнать о роли, которую он сыграл в помощи центральноевропейским и восточноевропейским евреям избежать преследований в годы перед Второй мировой войной.

ЗБ: Не так давно я получил письмо от женщины, живущей возле Вашингтона, в Бетесде, в штате Мэриленд. Письмо начиналось так: «Мне 93 года, и я хотела давно написать вам, но делаю это сейчас, пока ещё не отправилась на тот свет. Я хочу, чтобы вы знали – ваш отец [польский консул в Германии в 1931–1935 годах] спас меня и моего покойного мужа, выдав паспорта нашей семье. Он подтвердил, что мы польские граждане». На самом деле они были гражданами Германии. Мой отец поступил так вопреки своему дипломатическому статусу.