Будущее уже не то, что прежде - Джордж Карлин (2011)

на коротких продажах длинных бумаг;

приток доходов принес оборот наличных.

Не стираю сомнительных писем,

не гнушаюсь сомнительной пищи,

не чураюсь сомнительных облигаций

и смотрю низкопробные шоу.

С гендерным фактором, фондоемкий,

простой в применении гиполактозник.

Я люблю грубый секс и злую любовь.

Я в е-мейлах пишу «е-мое».

На моем жестком диске нет мягкого порно:

только самый хардкорный софт.

Микроволновку купил в супермаркете.

А минивэн – в мегасторе.

Еду медленно – быструю жрачку жую.

Я безакцизный, удобокусаемый, прет-а-порте,

есть все размеры.

Всем оснащенный, с клеймом завода,

испытан на людях, одобрен клинически,

научно обоснованное медицинское чудо.

Подсаженный, подваренный, подогретый,

предпросмотренный, предотобранный, скомплектованный,

постдатированный, сублимированный, опломбированный,

в вакуумной упаковке.

И… я безлимитно широкополосный.

Мальчуган хулиган, но прибьешься – не ошибешься.

Нищ и дрищ.

При любой погоде на боевом взводе;

лихач, ловкач, тертый калач.

Без лишнего рвения плыву по течению;

с приливом расту, скольжу на ходу.

Барахтаюсь, пру, верчусь-не-присяду,

кайфую и тру, рублюсь и в поряде.

Я не колдыряю, значит, я не теряю.

Топлю железку

на всю поездку.

У меня тусня, а как обед – колбасня.

Я опять за свое, и никак иначе.

Только так.

Конец передачи.

Эвфемизмы: уже целый новояз

Эвфемизмы буйно расцвели во всех областях американской жизни и выскакивают то тут, то там. У них разная природа, но общая суть: эти слова не уточняют смысл, а затуманивают его; вуалируют истину. Однако ими пользуются, и тому много причин.

Иногда мы просто заменяем слова, которые нас смущают. Например, эвфемизмы «белое мясо», «темное мясо» и «окорочка» появились в викторианскую эпоху, когда люди предпочитали не упоминать некоторые части своего тела. Мало кому хотелось за обедом услышать от дядюшки Герберта: «Не надо ляжек, Маргарет, дай мне тех сочных румяных грудок». Такие фразы вызывали неловкость.

В ту же эпоху и по той же причине куриные пупки превратились в желудки. Но и слово «желудок» звучало слишком физиологично и вскоре стало «желудочком». Что, в общем, немного грустно.

C эвфемизмами я впервые столкнулся в девять лет. Мы сидели в гостиной с мамой и тетей Лил, и я заговорил о бородавке на тетином лице. Мать тут же поправила меня: не бородавка, а «красоткина метка».

Тут я смутился, потому что слово «красотка» к тете Лил не подходило никак. И еще больше смутился, вспомнив, что у дяди Джона на лице тоже есть такая же коричневая штука, а в его случае – это точно не удостоверение красотки. С тех пор я знаю: не все, что кажется бородавкой, – бородавка: у некоторых людей это на самом деле метки. У них же, как я узнал чуть позже, и мимические морщины смахивают на гусиные лапки.

Между прочим, эта чушь с «метками» отлично сработала: дошло до того, что иные дамочки стали пририсовывать их себе карандашом для бровей – а ни одной уважающей себя леди и в голову не придет малевать себе бородавку на лице. Я вот с трудом представляю, чтобы Элизабет Тейлор, обернувшись к Джоан Кроуфорд, попросила: «Дай мне твой карандашик, Джоани, хочу нарисовать себе бородавку».

Кстати, через каких-то несколько лет после случая с тетей Лил меня уже радовало, что некоторые люди, получается, думали про мои прыщи, будто это всего лишь легкие дефекты кожи.