Я робко улыбнулась Альфреду, потому что вовсе не испугалась. Просто удивилась, как и остальные. И еще – я чувствовала себя виноватой. Не надо было спрашивать у мистера Гамильтона про перо. Мне нравился Альфред – он был добрый и вечно пытался растормошить меня, когда я замыкалась в своей скорлупе. Нечестно было обсуждать его вот так, за спиной.

– Извини, Грейс, – сказал Альфред. – Просто там мастер Дэвид приехал.

– Да, – подтвердил мистер Гамильтон, взглянув на часы. – Как мы и ожидали. Доукинс должен был встретить его на станции с десятичасового поезда. Миссис Таунсенд держит ужин горячим, неси его наверх.

Альфред кивнул, переводя дыхание.

– Только знаете что, мистер Гамильтон? Мастер Дэвид – он вернулся из Итона не один. С ним товарищ – думаю, сын лорда Хантера.

Я затаила дыхание. Ты говорил мне когда-то, что в любой истории есть точка невозвращения. Все главные герои вышли на сцену, и действие уже не остановить. Автор теряет контроль над сюжетом, и тот разворачивается сам по себе.

С появлением Робби Хантера мы перешли Рубикон. А я – я перейду его? Еще не поздно повернуть назад. Снова аккуратно переложить всех героев папиросной бумагой и уложить обратно – в шкатулку моей памяти.

Я улыбаюсь, чувствуя, что прервать этот рассказ – то же, что пытаться остановить бег времени. Я далеко не романтик и не считаю, что события сами требуют о них рассказать. Зато я достаточно честна, чтобы признать, что хочу поделиться с тобой старой тайной.

Итак – Робби Хантер.

Зимой каждый из десяти тысяч томов, журналов и манускриптов библиотеки Ривертона доставали, вытирали и ставили на место. Ежегодный ритуал, который в тысяча восемьсот сорок шестом году ввела мать нынешнего лорда Эшбери. Она ненавидела пыль, объяснила Нэнси, и на то имелись свои причины. Однажды темной осенней ночью маленький брат лорда, всеобщий любимец, которому не исполнилось еще и трех, заснул, чтобы никогда уже не проснуться.

И хотя доктора не подтвердили ее догадку, мать была уверена, что младший сын задохнулся от пыли, которая копилась в доме с незапамятных времен. В особенности в библиотеке – именно там в роковой день мальчики прятались среди старых карт с нанесенными на них маршрутами путешествий далеких предков.

С леди Гитой Эшбери шутки были плохи. Задвинув подальше горе, она призвала на помощь силу и уверенность, которые помогли ей когда-то отказаться от родины, семьи и наследства ради любви. Она объявила войну: собрала войска и приказала им уничтожить коварного врага. Дом мыли и чистили целую неделю, прежде чем хозяйка решила, что теперь в нем нет ни намека на пыль. И лишь тогда она оплакала своего малыша.

С тех пор каждый год, как только с деревьев слетали последние листья, уборку повторяли. Даже когда умерла ее основоположница, ничего не изменилось. Исступленная ненависть к пыли передалась новым поколениям Хартфордов вместе с жизнелюбием и голубыми глазами.

Зимой тысяча девятьсот пятнадцатого года соблюсти ритуал выпало мне (возможно, это была маленькая месть мистера Гамильтона за ту сумятицу, что я внесла в тишину ривертонской кухни своим рассказом об Альфреде). После завтрака он вызвал меня в буфетную, аккуратно прикрыл дверь и объяснил, какой чести я удостоена.

– На эту неделю ты освобождаешься от своих обычных обязанностей, Грейс, – сказал он, улыбаясь мне из-за стола. – Каждое утро ты будешь приходить прямо в библиотеку. Начинай с верхних полок и двигайся к нижним.

Затем он приказал мне вооружиться тряпкой, перчатками и решимостью с честью выполнить нудную и тяжелую работу.

– Помни, Грейс, – вещал мистер Гамильтон, упираясь в стол растопыренными пальцами, – лорд Эшбери очень не любит пыли. На тебе лежит огромная ответственность, и ты должна быть благодарна…

Стук в дверь.

– Войдите, – нахмурившись, крикнул мистер Гамильтон.

Дверь отворилась, влетела Нэнси, размахивая руками, как насекомое – лапками.