Белый отряд - Артур Конан Дойл (1891)

– Тридцать два старших и пятнадцать послушников, благочестивейший отец. Брат Марк из спикария[2] болен лихорадкой и не смог прийти. Он сказал…

– Что бы он ни сказал, он обязан явиться, когда его зовут. Его дух нужно сломить, как и дух еще кое-кого в этой обители. Но ты и сам, брат Франциск, как мне доложили, дважды что-то произнес, когда за трапезой читали жития святых. Что ты можешь привести в свое оправдание?

Келейник смиренно опустил голову, сложив руки на груди.

– Одну тысячу Ave[3] и столько же Credo[4]. Прочтешь их стоя с воздетыми руками перед алтарем Пресвятой Девы. Может быть, это напомнит тебе, что Творец наш дал нам два уха и только один рот, указывая на двойную работу ушей в сравнении со ртом. Где наставник послушников?

– Ожидает ваших приказаний во дворе монастыря, благочестивейший отец.

– Пошли его сюда.

Сандалии быстро и отрывисто застучали по деревянному полу, печально заскрипела на ржавых петлях окованная железом дверь. Вскоре она вновь отворилась, чтобы пропустить маленького широкоплечего монаха со строгим лицом и величественными, властными манерами.

– Вы посылали за мной, святой отец?

– Да, брат Иероним. Я желаю, чтобы это дело закончилось по возможности без скандала, но в то же время послужило бы назидательным уроком для всех.

Аббат говорил теперь по-латыни – этот древний язык наиболее приличествовал обмену серьезными мыслями двух высоких духовных особ.

– Возможно, послушников не следует допускать на судилище, – заметил брат Иероним. – Разговоры про женщину могут натолкнуть их на суетные и греховные размышления.

– О, женщины, женщины! – воскликнул аббат. – Недаром святой Хризостом назвал их radix malorum[5]. Что хорошего сделали они, начиная хотя бы с самой прародительницы Евы? Кто подал жалобу?

– Брат Амброз.

– Благочестивый и смиренный юноша.

– Светоч и образец для послушников.

– Суд должен производиться строго по древнему монастырскому уставу. Пусть главный судья и его помощник введут самых старших братьев вместе с братом Джоном, обвиняемым, и братом Амброзом, обвинителем.

– А послушники?

– Их можно удалить в северную аллею монастырского сада. Да! Пошлите к ним брата Фому, псаломщика. Пускай он почитает им «Деяния святого Бенедикта». Это удержит их от неразумной и вредной болтовни.

Аббат опять остался один и, низко склонив над требником свое худое, желтое как воск лицо, застыл неподвижно, пока старшие монахи один за другим входили в комнату и размещались на деревянных скамейках. В конце кельи в двух креслах с высокими спинками расположились наставник послушников и брат-судья, полный статный священник с темными насмешливыми глазами и густой порослью вьющихся волос вокруг тонзуры[6]. Между ними, застенчиво переминаясь с ноги на ногу и нервно ударяя по подбородку длинным свитком пергамента, стоял бледный молодой человек.

Когда монахи заняли свои места, аббат еще раз окинул строгим пронизывающим взглядом их спокойные загорелые лица. Невозмутимый вид говорил о безмятежности и однообразии их существования. Затем он перевел свой взор на бледного молодого монаха, еще больше смутившегося и опустившего глаза долу, и сказал:

– Я слышал, ты жалуешься, брат Амброз? Да будет благословенно имя святого Бенедикта, покровителя нашего монастыря. Много у тебя пунктов обвинения?

– Три, благочестивейший отец, – ответил брат тихим дрожащим голосом.

– Надеюсь, ты не уклонился от наших правил?

– Все изложено в этом листе пергамента по требованиям нашего устава.

– Передай его брату-судье. Введите брата Джона, дабы он знал, в чем его обвиняют.