Космическая трилогия - Клайв Стейплз Льюис (1938, 1943, 1945)

Именно доктору Рэнсому пришла в голову отличная мысль: изложить сведения, которые никто не посчитает достоверными, в формате художественной прозы. Он даже решил (изрядно переоценивая мои литературные таланты), что подобный вид обнародования имеет и свои преимущества: так мы сумеем обратиться к очень широкому кругу аудитории, минуя «Уэстона». Я сперва возражал, ведь беллетристику изначально воспримут как вымысел, однако доктор Рэнсом справедливо заметил, что все равно найдутся читатели (пусть на первых порах их будет немного), которые верно разгадают заложенный в тексте посыл.

– Они легко найдут нас с вами или опознают Уэстона, – сказал он. – Нам в любом случае нет нужды убеждать этих людей в своей правоте, надо лишь ознакомить их с некоторыми идеями. Если хотя бы сотая часть наших читателей станет воспринимать пустое космическое пространство как небесную сферу, уже будет замечательно.

Никто из нас не мог предвидеть, что вскоре развернутся события, из-за которых книга устареет еще до своей публикации. Из-за событий этих она станет не рассказом, а скорее лишь прологом к нему. Впрочем, пусть все идет своим чередом. Что касается дальнейших приключений, то, как задолго до Киплинга говорил Аристотель,[15] «это уже другая история».[16]

Постскриптум

(Выдержки из письма прототипа «доктора Рэнсома» автору)

…Возможно, вы рассуждаете верно, и если внести две-три правки (они отмечены красным), текст сгодится. Хотя, признаюсь, я разочарован. Впрочем, любая попытка описать Малакандру, по мнению человека, там бывавшего, обречена на провал. Я даже не говорю о том, как безжалостно вы обошлись с филологической частью, представив читателю прямо-таки карикатуру на малакандрийский язык. Важнее другое, уж не знаю, какими словами выразить… Как передать запахи Малакандры? Они до сих пор мне снятся, особенно ароматы лиловых стеблей по утрам, хотя само упоминание о «растениях» и «утре» вводит читателя в заблуждение, заставляя думать о мхе, паутине и прочих земных запахах. Только они-то на Малакандре совсем другие! Более душистые, но не густые, тяжелые или экзотичные, как можно было бы подумать. Скорее, чуточку пряные, тонкие, едва уловимо щиплющие нос; для обоняния – все равно что заливистые звуки скрипки для уха. А вместе с ними я всегда слышу и музыку: глухое горловое пение, басистее, чем у Шаляпина, эдакий «теплый темный шум». И в эти моменты я невольно тоскую по малакандрийским долинам, хотя, когда жил там, безмерно изнывал по Земле.