Космическая трилогия - Клайв Стейплз Льюис (1938, 1943, 1945)

Когда он вернулся на темную половину, покинутый мир висел в звездном небе и размерами не превышал земную Луну. Хотя краски, если приглядеться, еще можно было разобрать: сине-зеленая дымка окутывала красновато-желтый диск с белыми шапками на полюсах. Вокруг вертелись две крохотные малакандрийские луны – их Рэнсом тоже, помимо всего прочего, не замечал, пока был на планете. Он улегся спать, а проснувшись, увидал, что шар по-прежнему на том же месте, только уменьшился в размерах, а краски поблекли, разве что в блеске его проглядывал легкий оттенок багрянца. Да и светился он теперь не ярче окружавших их звезд. Ныне это была не Малакандра, а всего лишь Марс.

Вскоре Рэнсом окунулся в прежнюю рутину: спал и нежился в солнечных лучах, порой прерываясь на написание кратких заметок для будущего малакандрийского словаря. Он знал, что шансов поведать о своем открытии человечеству практически нет, путешественников почти наверняка ждет смерть в глубинах космического пространства. Правда, как пустое «пространство» эта необъятная бездна уже не воспринималась. Да, порой Рэнсома охватывал ледяной ужас, но приступы эти всякий раз были все короче и растворялись в чувстве благоговейного трепета, перед которым личная судьба казалась совсем незначительной. Он не ощущал себя островком жизни, пересекающим бездну смерти. Скорее наоборот: жизнь была снаружи, за пределами крохотной скорлупки их корабля, она подстерегала путешественников, ежесекундно готовая ворваться внутрь, и если убить их – то переизбытком жизненной силы. Рэнсом страстно надеялся, что если им и суждено умереть, то произойдет это при рассеивании корабля, нежели от удушья внутри консервной банки. Порой ему даже чудилось, что выйти, освободиться, утонуть в океане вечного полудня – лучше, чем вернуться на Землю. Те душевные страсти, которые он испытывал при первом путешествии, блекли по сравнению с нынешним воодушевлением: теперь Рэнсом точно знал, что небеса в самом прямом смысле слова полны живых существ.

И с каждым днем крепла его вера в слова Уарсы об эльдилах. Правда, он никого не видел: на корабле было слишком светло, чтобы гости выдали свое присутствие случайным бликом. Зато иногда он их слышал – или воображал, что слышит: сквозь гулкий дождь из метеоритов проступали едва уловимые звоны и вибрации; порой было трудно противиться ощущению чужого незримого присутствия. Вот отчего вопрос собственного выживания утрачивал всякий смысл. И сам Рэнсом, и вся его раса казались слишком маленькими, слишком эфемерными перед лицом столь неизмеримой пустоты. В голове закипало от одних мыслей об истинных масштабах Вселенной – о трехмерной бесконечности ее пространства, о вечности ее прошлого. Однако никогда еще сердце Рэнсома не билось столь ровно.

Хорошо, что он проникся этими настроениями задолго до того, как начал ощущать тяготы путешествия. С каждым днем на корабле росла температура, в прошлый раз столбик термометра никогда не достигал таких высот. Свет тоже усиливался; даже в очках приходилось постоянно жмурить глаза, открывая их лишь на короткое время ради самых необходимых действий. Если до Земли они все-таки доберутся, зрение придется лечить. Но это не шло ни в какое сравнение со страданиями от жары. Трое путников бодрствовали сутками напролет, с вытаращенными глазами, почерневшими губами, в испарине мучаясь от жажды. Воды не хватало, и все же увеличить скудный рацион они не пытались; не тратили даже попусту воздух, чтобы обсуждать этот вопрос.