– То, что нас поссорило, началось давно. – Сэмюэль говорил ровным голосом, но слова ранили до глубины души. – И Бернис тут, думаю, ни при чем. Просто раньше я знал – точно знал, был уверен, – что ты всегда на моей стороне, а теперь сомневаюсь. Хотел бы верить, да не верится уже.

У Уиллади пересохло во рту. Она предчувствовала, что этого разговора не избежать. Рано или поздно. Знала, что он состоится, и подозревала, куда может завести.

– Я всегда на твоей стороне, – твердо сказала она.

– Не чувствовал я этого, – ответил он с горечью, – тогда, за ужином, когда открылась правда про Нобла с Тоем. Ни от кого я в тот вечер не чувствовал поддержки.

– Я уже извинилась. Я была не права. Прости меня! – Уиллади срывалась на крик.

Сэмюэль продолжал говорить, будто не слыша. Все, о чем он так долго молчал, рвалось наружу.

– А я, осел безмозглый, не видел, что все в доме сговорились от меня скрывать. Понимаешь, каким дураком вы меня выставили?

– Я же сказала, мне очень стыдно.

Не то слово стыдно – ей было страшно.

– И чему ты научила детей своим примером? «Если папашка против, делайте втихаря»? (Никогда Сэмюэль не называл себя «папашкой».) «Если правда причиняет боль, кому она нужна»?

– Прости меня, прости, – твердила Уиллади сквозь слезы.

Сэмюэль свернул на подъездную дорожку к дому. На скотном дворе дети протягивали Леди сквозь ограду какое-то лакомство. Сэмюэль посидел за рулем, посмотрел на детей, взглянул на вывеску над лавкой Каллы: «МОЗЕС».

– Мне всегда нравилась присказка «Мозес не врет», – сказал он. – А теперь, честно признаюсь, Уиллади, слышать ее не могу. Потому что истинный смысл таков: Мозес не врет, но и всей правды не скажет.

Глава 33

Они никогда не ссорились, даже ни разу не спорили по-настоящему. Со дня знакомства они наслаждались друг другом – жили без правил, без запретов, ожидая друг от друга только лучшего и отказываясь верить плохому. Уиллади смотрела на другие семьи, несчастные и даже счастливые, и ей было бесконечно жаль всех этих людей, ведь они не представляют – им просто неоткуда знать, – сколько радости может приносить любовь.

Теперь от прежней радости не осталось и следа, и неизвестно, удастся ли ее вернуть.

Сэмюэль, не заходя в дом, отправился в сарай чинить старый трактор Джона. Уиллади на скорую руку приготовила ужин, созвала всех к столу, а сама зашла в «Открыт Всегда» и захлопнула дверь, чтобы никто не видел, каково ей сейчас.

Калла, даже не видя лица дочери, догадалась: что-то не так. Ночью она лежала без сна, думая и мучаясь. Когда стало совсем невмоготу, поднялась с постели и второй раз в жизни зашла в бар. Уиллади, стоя у раковины, мыла бокалы, все посетители уже разошлись.

– Не понимаю, зачем делать культ из работы, – вздохнула Калла. – Это же глупость, не закрываться, когда ни души.

Уиллади отвечала:

– Той однажды закрыл бар пораньше – и видишь, чем кончилось.

Калла засмеялась, хоть тут и не до смеха.

– Расскажешь мне, что происходит? – спросила она.

– Ложь и обман, мама, – устало выдохнула Уиллади. – Ложь и обман.

– Бернис, – догадалась Калла. – Что же она натворила?

– Да много чего, – сказала Уиллади. – Но я не про ее ложь и обман.

Узнав, в чем дело, Калла сказала:

– Если считаешь, что ошиблась, – исправь, и дело с концом.

– А вдруг Сэмюэль не даст?

– Бог с тобой, Уиллади. Как это – не даст исправить? Только не повторяй мою ошибку с отцом – не упусти время. А что до Бернис, ты же умнее. Перехитри ее.

Уиллади поставила в сушилку последний стакан, сполоснула мыльную раковину.

– Может, я и умнее, зато она высыпается. Ее мысль впереди моей бежит.

Калла взяла влажную тряпку, вытерла стойку. Она ощутила внезапный прилив сил.