Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль - Р. Скотт Бэккер (2006)

Мир, в котором жили айнрити, был горячечным бредом, обманом чувств. И все же, как понимал Найюр, этот мир казался им реальным, как его собственный мир был реальным для него. С одним только различием (эта мысль странно тревожила Найюра): он мог отыскать истоки их мира в глубине своего, но лишь потому, что знал дунианина. Из всех собравшихся он один имел почву под ногами, пусть и предательскую.

Внезапно все, что видел Найюр, разделилось надвое, словно два его глаза стали врагами друг другу. Готиан завершил молитву, и несколько священников начали ритуал Погружения для тех из Малых Имен, кто из-за болезни не смог принять участие в предыдущей церемонии. Перед сидящим неподвижно, словно идол, Воином-Пророком поставили чашу с пылающим маслом. Первый из посвященных – судя по заплетенным волосам, туньер – преклонил колена у треножника, затем обменялся ритуальными словами со священником, ведущим церемонию. Лицо туньера было побито оспой и войной, но глаза – как у десятилетнего мальчика: широко распахнутые в надежде и ожидании. Одним движением священник погрузил руку в горящее масло, затем обвел ею вокруг лица туньера. Какое-то мгновение человек смотрел сквозь пламя, затем второй священник накрыл его влажным полотенцем. Комната взорвалась радостными криками, и тан упал в объятия друзей. Лицо его сияло от восторга.

Для айнрити этот человек переступил незримый порог. Они наблюдали великое преображение, возвышение души к сонму избранных. Она была грязной, теперь же очистилась. И все видели это своими глазами.

Но для Найюра здесь был другой порог – между дурью и полным идиотизмом. Он видел инструмент, а не священный ритуал; механизм, как те замысловатые мельницы в Нансуре; устройство, с помощью которого дунианин перемалывает людей в то, что может переварить. И он тоже видел это своими глазами.

В отличие от остальных, на него не действовал дунианский обман. Айнрити видели события изнутри, а Найюр – снаружи. Он видел больше. Странно, как убеждения различаются вовне и внутри: то, что считаешь надеждой, истиной и любовью, вдруг оборачивается ножом или молотом – чьим-то орудием.

Орудие.

Найюр глубоко вздохнул. Некогда эта мысль терзала его. Непереносимая мысль.

Он рассеянно глядел на разворачивающийся перед ним фарс.

Айнрити, говорил ему когда-то Пройас, верят, будто судьба людей подчиняется непостижимому замыслу великих. В этом смысле, как понимал Найюр, Келлхус действительно был для них пророком. Они всегда жили как добровольные рабы, старающиеся совладать с яростью, толкавшей их против господина. Дороги их судеб были проложены извне и служили их тщеславию, позволяя им унижать себя, но при этом льстить своей огромной гордыне. Нет большей тирании, чем тирания рабов над рабами.

Но теперь среди них стоял рабовладелец. Почему бы не поработить того, кто и так раб? Так говорил Келлхус, когда они шли через пустыню. Чести в этом нет, но есть выгода. Верить в честь – значит быть внутри, в компании рабов и дураков.

Церемония закончилась. Король Карасканда Саубон встал, ибо Воин-Пророк призвал его к ответу.

– Я не пойду, – неживым голосом проговорил галеотский принц. – Карасканд мой. Я не отдам его, даже если буду проклят.

– Но Воин-Пророк требует, чтобы ты шел! – вскричал седовласый Готиан.

От того, как он произнес слова «Воин-Пророк», у Найюра волосы на затылке зашевелились. Это было жалко и недостойно. Великий магистр шрайских рыцарей, самый безжалостный враг дунианина до того, как раскрылась подмена Сарцелла, превратился в самого горячего приверженца Келлхуса. Такое непостоянство духа углубило презрение Найюра к айнрити.

– Я не пойду, – повторил Саубон.

Найюр заметил, что галеотский принц имел наглость прийти на совет в своей железной короне. Высокий, красный от загара и боевого пыла, он все равно походил на подростка, играющего в короля у ног Воина-Пророка.

– Я взял этот город мечом и не отдам его!