Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер (1988)

Ведь человека бьют, как скот рогатый,

Сажают в тюрьмы, башни, казематы;

Он терпит боль, несчастье и тревогу,

И часто незаслуженно, ей-богу.

Скажите, где же мудрость провиденья,

Когда невинность терпит зря мученья?

Ведь человек страдает тем сильней,

Что должен по религии своей

Во имя бога страсти побороть,

А скот творит, чего желает плоть.

Подохнет скот – и нет ему забот,

А человека наказанье ждет,

Хоть он и в жизни зло и скорбь терпел.

Поистине, таков его удел.

Пусть богослов на это даст ответ,

Одно я знаю: полон муки свет.

Увы, я вижу, вор и подлый змей,

Изведший многих праведных людей,

Свободно ходит и живет прекрасно,

А я – в узилище томясь всечасно,

Гоним Юноной бешеной, ревнивой,

Почти что обескровившею Фивы

(Хоть крепки были стены и брустверы),

Терплю к тому еще и от Венеры,

Боясь Арситы и к нему ревнуя».

Но тут о Паламоне речь прерву я,

Его в тюрьме оставлю и в плену

И об Арсите вновь рассказ начну.

Проходит лето, удлинились ночи,

Страдают вдвое горше и жесточе

И узник и влюбленный, и, ей-ей,

Не знаю я, чей жребий тяжелей.

Сказать короче: бедный Паламон

Пожизненно в темницу заключен,

Чтоб в ней томиться до скончанья дней;

Арсита ж изгнан из державы сей,

И никогда под страхом смерти впредь

Возлюбленной ему не лицезреть.

Кому ж теперь – влюбленные, решите! -

Тяжеле? Паламону иль Арсите?

Ведь этот даму видит день за днем,

Но сам он скрыт в узилище своем,

А тот повсюду ходит без труда,

Но дамы не увидит никогда.

Судите сами: вам оно видней,

Я ж возвращаюсь к повести своей.

Арсита в Фивах жил и сокрушался,

Твердил: «Увы!» – и часто чувств лишался:

Он с дамою своей навек в разлуке.

Я вкратце вам скажу об этой муке,

Что не был и не будет так убит

Тоской никто – с тех пор как свет стоит.

Еда, питье и сон на ум нейдут,

И стал он тощ и высох, словно прут.

Глаза ввалились, смотрит мертвецом,

Как хладный пепел, бледен, желт лицом.

Он, как отшельник, вечно одинок,

Всю ночь рыдает, сетуя на рок,

А чуть услышит песнь иль струнный звон,

Безудержно и долго плачет он.

Так пал в нем дух и вместе естество

Так изменилось, что узнать его

По голосу и речи невозможно,

А вид изобличает непреложно

Не тот недуг, что бог Эрот дарит,

А манию, которую родит

Сок черной желчи в чаше головной,

Седалище фантазии шальной.

Ну, словом, повернулось все вверх дном

В Арсите, воздыхателе больном, -

Обличье, обхождение и стать…

Что мне о том весь день повествовать?

Претерпевал бедняжка год-другой

Всю эту муку, скорбь и непокой,

Как сказано, в стенах родимых Фив.

Вот раз лежал он, крепко опочив;

Меркурий, бог крылатый, над постелью

Явился вдруг, зовя его к веселью.

Волшебный жезл в руке его подъят,

А из-под шляпы волосы блестят.

Так он одет (Арсита видит сон),

Как в час, когда был Аргус усыплен. [79]

И молвил бог: «Направь стопы в Афины:

Там ждет тебя конец твоей кручины».

При сих словах Арсита встал от сна.

«Поистине, сколь мука ни сильна, -

Он молвил, – я тотчас помчусь в Афины,

Меня не сдержит страх лихой кончины.

Увижу ту, кому, любя, служу.

И голову к ее ногам сложу».

Сказавши так, он в руки взял зерцало

И видит, что с лица вся краска спала,

Что стал его неузнаваем лик.

Тут помысел в уме его возник,

Что если так сменилось естество

От злой болезни, мучившей его,

То он, назвав себя простолюдином,

Ходить неузнан мог бы по Афинам

И дамой тешить день за днем свой взор.