Где дама та бродила взад-вперед,

Ее красою дивной в свой черед

Не менее был ранен и пленен,

А может быть, сильней, чем Паламон,

И, жалостно вздохнув, он говорит:

«Увы, я дивной прелестью убит

Красавицы, гуляющей по саду!

И если я не вымолю отраду

Лик созерцать ее хотя порою,

Ждет смерть меня – я от тебя не скрою».

Когда услышал эти речи брат,

Он молвил, злобный обративши взгляд:

«Ты говоришь, должно быть, для забавы?»

А тот в ответ: «Мне не до шуток, право:

Свидетель бог, тебе я не солгал».

Тут Паламон, нахмурив бровь, сказал:

«Не много чести обретешь ты в том,

Что станешь предо мною подлецом.

Я брат тебе по крови и обету.

Мы крепкой клятвой подтвердили это, -

Мы поклялись, что коль нас не замучат

И смерть сама навек нас не разлучит,

В делах любви не будешь мне врагом,

Мой милый брат, как и ни в чем другом,

Меня во всем поддержишь ты, любя,

Как и во всем я поддержу тебя.

Так ты клялся, и так клялся я тоже.

От клятвы отрекаться нам негоже.

Ты, спора нет, советник мой и друг,

Но, как изменник, возмечтал ты вдруг

О той, кому служу я, полюбив,

И буду так служить, покуда жив.

Нет, злой Арсита, не бывать тому!

Я первый полюбил и своему

Наперснику и брату по обету

От всей души доверил тайну эту.

И ты, что клятвой рыцарскою связан,

По мере сил мне помогать обязан.

Иль ты – изменник, в том сомненья нет».

На то Арсита гордый дал ответ:

«О нет, изменник здесь не я, а ты;

Ты изменил, скажу без клеветы.

К ней par amour [78]я первый воспылал.

А ты где был? Ведь ты тогда не знал,

Назвать ее женой или богиней!

Ведь у тебя – почтенье пред святыней,

А здесь – любовь к живому существу.

И сей любви в свидетели зову

Я кровного и названого брата.

Пусть первый ты, – ужели это свято?

Ты знаешь, древний вопрошал мудрец:

«Кто даст закон для любящих сердец?»

Любовь сама – закон; она сильней,

Клянусь, чем все права земных людей.

Любое право и любой указ

Перед любовью ведь ничто для нас.

Помимо воли человек влюблен;

Под страхом смерти все же служит он

Вдове ль, девице ль, мужней ли жене…

Но нет надежды ни тебе, ни мне

При жизни милость дамы обрести.

Ты знаешь сам: сидим мы взаперти;

Обречены мы жить в темнице сей

Без выкупа до окончанья дней.

Так спорили два пса за кость большую,

Дрались весь день, а вышло все впустую:

Явился коршун вдруг, у драчунов

Под носом кость стащил и был таков.

В палатах царских правило такое:

Всяк за себя, других оставь в покое!

Люби, коль хочешь. Я люблю ее

И буду впредь ей верен. Вот и все,

Мы здесь в тюрьме должны страдать жестоко.

Так пусть же каждый ждет веленья рока!»

В сердцах и долго спорили друзья.

Но повесть мне затягивать нельзя.

Вернемся к сути. Приключилось раз

(Путем кратчайшим поведу рассказ),

Что знатный герцог, славный Перитой

(Который был Тезею друг большой

С младенчества и в детские года)

В Афины прибыл, чтобы, как всегда,

С приятелем покоротать досуг, -

Милее всех ему был этот друг;

А тот его любил с таким же жаром,

И даже (если верить книгам старым),

Когда один изведал смертный хлад,

Другой его искать спустился в ад.

Рассказывать о том охоты нет.

Тот Перитой с Арситой много лет

Был связан в Фивах дружбою святой.

И, по мольбам и просьбам Перитоя,

Тезей Арсите разрешил свободна

Вон из тюрьмы уйти куда угодно,

Без выкупа, с условием одним,

Рассказ о коем следует за сим.

Тезей с Арситой ясно меж собой

Установили уговор такой,