Герой - Уильям Сомерсет Моэм (1901)

На дальней стороне общественного выгона Джеймс нашел хвойный лесок. Зеленая хвоя высоких деревьев с шершавой корой словно куталась в серебристый туман. На гребне холма, по склону которого они взбирались, местами росли дубы. Их листочки едва проклюнулись, и казалось, что эти деревья стоят в зеленых туниках. И светлая зелень дубов была так прекрасна на фоне уже потемневшей хвои. Позже, в разгаре лета, Джеймс увидел сосновый лес прохладным и молчаливым, под стать его настроению. Он представлялся Джеймсу символом жизни, серым и мрачным лабиринтом, по которому бродил певец Ада и Смерти. Высокие деревья, поднимающиеся к небу, прямые и стройные, как мачты, источали нежный аромат, приглушали солнечный свет; сиреневый туман, едва различимый между стволов, тепло дня – все это вызывало удивительное ощущение покоя. Здесь Джеймс забывал о своих тревогах и отдавался воспоминаниям о любви, которая и казалась его настоящей жизнью. Здесь воспоминания о миссис Причард-Уоллес обретали плоть и кровь, становились такими реальными, что, казалось, он мог обнять ее, протянув руки… Бурые иголки сосен пружинили под ногами, он шагал легко и бесшумно, запах соснового леса будоражил кровь.

Но все это ушло. И если в ушах помимо воли звенел хорошо знакомый смех, или он чувствовал, как его пальцы прикасаются к нежной коже, Джеймс вздрагивал. Теперь воспоминания о миссис Причард-Уоллес вызывали у него только горечь, и он мучился, пытаясь забыть ее… С особой силой к нему вернулись ощущения, испытанные им перед болезнью: природа невыносимо однообразна, а прилизанная, чопорная страна ужасна. В каждом ее квадратном дюйме было видно приложение человеческих рук. Не страна – тюрьма, а сам он закован в тяжелые железные кандалы… Темные, едва движущиеся облака наползали друг на друга – такие далекие, так резко очерченные, словно их изваял скульптор. Они нависали так низко над землей, что Джеймс едва дышал. Мрачные вязы росли слишком упорядоченно, луга казались слишком ухоженными. Окружающие холмы были темными и печальными, и даже плодородная земля Кента нагоняла тоску. Как вырваться из этого круга? Джеймс не находил в себе силы для побега. О, как же он ненавидел все это!

Многие поколения людей, живших по заведенным обычаям, с привычными стереотипами, движимых почти одинаковыми эмоциями, слишком давили на него. Джеймс напоминал себе глупую птицу, рожденную в клетке, неспособную обрести волю. Его стремление к свободе ни к чему не вело. Джеймс сознавал, что он слабее женщины и не способен ничего совершить. Он не мог жить в этом узком кругу, бесцельно и лживо, но его не хватало на то, чтобы изменить свою жизнь. Неуверенный в себе, он постоянно находился в смятении, пытаясь сделать выбор между новым и старым. Здравый смысл влек его вперед, а совесть тащила назад. Узы прошлого держали слишком крепко, Джеймс не решался даже стать бродягой, который несет с собой все свои пожитки и предоставляет собственное будущее на усмотрение богов. Джеймс всей душой завидовал мальчишке-нищему, бездомному, без гроша в кармане, но свободному. Перед ним по крайней мере не стоит бесчеловечный выбор: провести жизнь в страданиях или умереть, чтобы положить им конец? Свобода! Свобода! Даже если сковывающие тебя цепи существуют только в твоем сознании, что это меняет? Осознание того, что они есть, вот что убивало его. И Джеймс вновь шагал вдоль аккуратной металлической изгороди, отделявшей поля от дороги. Этот идеальный порядок раздражал и угнетал. Джеймс тщетно пытался найти хоть клочок голой, неухоженной земли, которая напомнила бы ему о том, что тюрьма – еще не весь мир.