Железный бежал, не оборачиваясь. Лишь временами из-под его левой руки вырывалось оранжевое пламя. Бандит на ходу стрелял из-под мышки, не пытаясь даже прицеливаться. Такие выстрелы действуют только на нервных. Прасол не послал в ответ ни одной пули. Он знал: его молчание сбивает Железного с толку, заставляет нервничать, злиться.

Генеральский китель с чужого плеча мешал. Прасол на ходу сдернул его и отшвырнул в сторону. Бежать, однако, легче не стало: бронежилет сковывал движения, давил на грудь.

Не желая, а точнее, боясь рисковать жизнью своих подчиненных, Прасол запретил им игру в лихих удальцов. Но рисковать собственной жизнью ему запретить никто не мог. Его давно интересовал Железный. Было ясно, что фигура это не простая, с большими связями в криминальном мире Прибалтики и, что вполне вероятно, — со связями в эстонских государственных структурах. И вот теперь, когда Железный остался почти безоружным (может, и есть еще нож — это не страшно), Прасол решил взять его живым. Ко всему, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы загнать противника до изнеможения.

Под ногами захрустела каменная крошка. Прасол не заметил, как они выбежали на берег. У самого уреза воды Железный неожиданно запнулся, нелепо взмахнул руками и со всей силы плюхнулся вниз лицом на камни берега.

— Кто?! — заорал Прасол и обернулся. Метрах в двадцати позади него с автоматом, который еще не успел опустить, стоял Пермяков. — Зачем?!

— А затем, — старший лейтенант, еще не отошедший от горячки боя, зло щурился, — чтобы никто не нарушал приказ. Было сказано: стрелять на поражение. Без предупреждения. А вы, товарищ полковник?!

— Ну, твою майло, Пермяков! Ну, уел!

Прасол махнул рукой, сел на пригорок и стал развязывать лямки, крепившие бронежилет.

— Укатали сивку крутые горки? — спросил Пермяков, забрасывая автомат за плечо.

— Нет, любезный, не горки, а годы, должно быть…

Прасол положил руку на грудь. Сердце билось часто и громко, казалось, его слышно всем. Потом оно испуганно трепыхнулось, и острая боль сжала грудину. Губы враз подернула синева.

Полковник прилег.

— Юра, не в службу… В кителе… я бросил… там валидол. Там…

Стреляющие камни

Зной, зной, зной…

Топай, топай, солдат, не стой!

Из— за бархана бьет пулемет,

Кто там залег? Вперед! Вперед!

Годы прошли, ты уже ветеран,

Но снится ночами Афган! Афган…

Эдик заступил на пост в два часа ночи. Некоторое время ходил и поглядывалпо сторонам спокойно и бодро. Потом вдруг что-то сорвалось, надломилось в нем. Ватная мягкость потекла в ноги, наполнила их слабостью. Отяжелели веки. Густая липкая муть стала затягивать сознание непрозрачной пленкой. Пение цикад, истошно верещавших в чахлых кустиках полыни, медленно тупело, глохло, уплывало куда-то вдаль, и Эдик временами переставал его слышать вообще.

Спроси его в тот момент: «Спишь?» — он бы ответил: «Нет», но слышать мир переставал, это точно.

Борясь со сном, Эдик стал массировать шею, до боли разминая загривок. Это хваленое средство борьбы с дремотой на него не подействовало.

Эдик устал растирать шею и бросил бесполезное занятие.

Прошло некоторое время, и звон цикад снова стал уплывать, меркнуть. Сон, сладкий, медовый, втянул в блаженные объятия, утопил, убаюкал в дреме…

Эдик пришел в себя так неожиданно, что поначалу не понял, что случилось. Лишь мгновение спустя догадался — в тишину ночи ворвались звуки стрельбы. Он резко обернулся и увидел внизу за склоном росчерки автоматных трасс. В памяти мгновенно ожила картина недавнего ночного налета. Все повторялось смешно и глупо. То ли у моджахедов много лишних патронов, то ли они просто не понимают: такие диверсии им ничего не дадут.