Разные лица - Семён Работников (1987)

С одеждой обстоит сложнее, чем с питанием. Ведь питаешься ежедневно, даже по три раза на дню, и в уме прикидываешь, сколько ты должен тратить. Одежду же покупаешь не каждый день, даже не каждый месяц, и пока она у тебя есть, ее не замечаешь. Но она обладает свойством изнашиваться и не постепенно, как полагают некоторые, а сразу. Только вчера на тебе был приличный костюм, а глянешь нынче — он уже не тот, и его одевать стыдно. На локтях выглядывает подкладка, колени тоже просвечивают, пиджак потертый, сальный, точно им блины заворачивали. Даже самый дешевый костюм стоит денег, а где их взять? Тут попадаешь в такое неловкое положение, что хоть на улицу носа не высовывай.

Но жизнь, как говорят, бьет и учит. И меня научила уму-разуму. Я уже заранее знал, когда мне надо костюм покупать, а когда — пальто, не дожидаясь последней стадии снашивания, и приурочивал это исключительно важное для себя событие к получению отпускных.

Я не отдыхал уже несколько лет, с тех пор как с женой разошелся. Во время отпуска я подрабатывал — то чертежи чертил незадачливым студентам и готовил за них дипломные проекты, то на товарную станцию ходил разгружать вагоны. В последнее время чрезвычайно распространилась шабашка, и можно за один месяц тыщу рублей заработать, столько, сколько я почти за целый год получаю. Один раз попробовал, восемь килограммов собственного весу сбросил и еле отошел.

Таким образом я и заделывал бреши в своем бюджете.

Я знаю одну бабку, которая живет в месяц на тридцать один рубль пенсии, из которой она еще умудряется откладывать по пятерке себе на смерть, чтобы ее похоронили прилично. Так что по сравнению с ней я в более выгодном положении.

Я ни на кого не жалуюсь. Раз в свое время обзавелся дитем, надо его кормить, поить, обувать, одевать и на ноги ставить, несмотря на то, что ты с его матерью давно разошелся, и ни разу мысль о том, чтобы уклониться от уплаты алиментов, мне в голову не приходила. Правда, из побочных заработков я ничего не платил, хотя Альбина, узнав, стала требовать тот же процент. Я ее понимаю. Она ведь больше расходует на дочку, чем я. Я отделываюсь одними алиментами, а она — и временем, и нервами. Но и она должна понять, что больше давать не могу, — жизнь алиментщика скудна и лишена каких бы то ни было развлечений.

После работы я приходил в общежитие, готовил ужин, ел, ложился на койку и читал. За эти годы я прочитал горы книг и, наверно, мог бы защитить диссертацию.

Поселился я в комнате вдвоем с дядей Петей, пожилым, лет за пятьдесят, мужчиной. В отличие от меня он никогда не был женат и, понятно, в таком возрасте уже не собирался жениться. Я не встречал на свете человека, безобиднее его. Со всем, что бы ни говорили, он соглашался, жил так тихо, как будто его на свете не существовало. Был он маленького роста с широко расставленными глазами, переносица его почти сливалась с лицом, а кончик носа решительно поднимался вверх. Он, по-видимому, был обречен умереть в заводском общежитии, потому что за себя постоять не мог. Работа и общежитие — вот и все, что он знал. Был он крайне неприхотлив, ел и не замечал, что ест, мог спать при любом шуме, никогда не мерз и не страдал от жары.

Много раз я пытался разговорить его, чтобы он вывернул передо мной свою душу, исповедался, рассказал какой-нибудь случай, но дядя Петя говорил всегда односложно. Однажды мы с ним даже выпили, но и тут он не разговорился, а только улыбался и уже заранее соглашался, кивая головой, со всем, что я мог сказать.

Мне представлялось, что кто-то в раннем возрасте сильно напугал его, и он навсегда стал таким.

— Дядя Петя, у тебя были родители? — спросил я его.

— Были, были, — дважды повторял он одно и то же слово.

— А мне кажется, что ты инкубаторский, — сказал я, чтобы вывести его из себя.

Но дядя Петя не обиделся и не вышел из себя. Мне же долго было неудобно: оскорбить такого — все равно, что ударить человека без рук.