Разные лица - Семён Работников (1987)

Но не только о смерти рассуждали они, старухи говорили и о жизни. Ровесники века, они вместе с ним прошли через все события. Они еще помнили «ту войну», затем революция и гражданская война, в которой у Мавры без вести пропал брат, коллективизация, изменившая лик деревни, потом «эта последняя война». Их дети поспели как раз к войне, у Мавры — четыре сына, у Устиньи — два. Перед войной Мавра лишилась мужа. В сенокос у него заболел живот. Какой крестьянин обратит особое внимание на хворьбу в разгар работ — пройдет, наверно, с квасу; и Мирон косил и косил, пока стало совсем невмоготу. Но и тут он не поехал в город, а сутки катался по печи, надеялся, что отлежится. Мавра запрягла лошадь и на тряской телеге отвезла мужа в больницу. Там разрезали живот — от гнойного аппендицита воспалилась вся брюшина.

Судьба к Мавре была особенно жестокой. В войну друг за другом погибли все ее четыре сына. Как она могла вынести такое, — с горя не зачахнуть и не сойти с ума?! Может, была не особо чуткой? Нет, после каждой похоронки лежала без сознания, так что бабы отливали ее водой. Но, видимо, из какого-то особого сверхпрочного материала была сделана она — всякий раз вставала, продолжала жить и вот дожила до восьмидесяти пяти. В ней не возникло озлобленности, но осталась горечь, и душа ее все время скорбела.

У Устиньи война отобрала мужа и одного сына, а другого пощадила, и он вернулся, не совсем целым — инвалидом, но живым. Сын устроился в городе в инвалидную артель, женился, но временами запивал и тридцати семи лет умер, оставив сиротой мальчишку. Устиньина невестка второй раз вышла замуж, и Севка больше жил с бабушкой. Сравнивая свою судьбу с Мавриной, Устинья благодарила бога за милосердие; ее род не подрублен под корень, как у Мавры, у нее — внук, чьими стараньями они тут перебивались, и у внука росли уже дети.

С окончанием войны трудности не исчезли. Казалось, они даже возросли. Особенно тяжелыми были первые послевоенные годы.

Они много говорили о работе — как косили и жали, молотили и собирали картофель, как стлали лен и мяли его на мялке. Приученные с детства к труду, они не тяготились им. Откуда же было взяться силе в их руках и ногах, чтобы скашивать по четверти гектара, за день собирать по две тонны картошки, измять целую гору льна, если бы труд представлялся им каторгой?! Угнетал не труд, а сознание, что они работают, но за это получают очень мало или вообще ничего не получают.

Потом замелькали проблески другой жизни, но подошла старость, и рады бы поработать, а сил уже нету, в пору только себя обиходить.

— Чертоломили — и вот нас отблагодарили за это: я — шашнадцать, а ты осьмнадцать рублей пензии получаем, — говорила Мавра.

— И-и, милая! — возражала Устинья. — А много ли нам с тобой надо? Кусок ситного и чашку чаю — вот и сыты целый день. Или тебе требуется что, или ты нуждаешься в чем?

— Ничего мне не надо, — трясла головой Мавра. — Помереть бы вот только бог привел.

— Время придет — помрем, — обещала ей Устинья.

Весной опушки леса, окружавшие деревню, вскипели черемуховым цветом, и густой терпкий запах, откуда бы ни подул ветер, доносился сюда. Да и в деревне под окнами и на проулках у многих кустилась черемуха, разливая свой аромат. С наступлением теплых дней старухи, одетые по-зимнему в шубы и шали, выходили на улицу, садились на завалинку, грелись на солнышке и прислушивались к запахам земли. Шла весна, бессчетная на их веку. Старухи зябли даже на ярком солнце, но весна все равно тревожила их. Когда-то весенний запах говорил об обновлении земли и вызывал восторженную детскую радость, потом он был связан с томлением любви, затем на долгое время как бы заглох, исчез, а теперь говорил им о тлении.