Разные лица - Семён Работников (1987)

Орина вошла в избу и замерла у косяка, затем кинула к порогу заледенелые варежки, рывком сняла фуфайку, размотала с головы шаль в соломенной трухе и швырнула на пол. Устала ли она на работе, так что не мил стал белый свет, или кто-то обидел ее? Егорка, никогда не видевший мать такой, залез на печку и притих, а Наталья, стараясь угодить невестке, начала торопливо собирать на стол — налила в миску супа, отрезала ломоть хлеба, поставила кринку молока, даже ложку положила на край миски, чтобы Орине оставалось только взять ее и есть. Пачкая пол грязными валенками, Орина прошла и села к столу. Стоило бы сделать один глоток горячего супа, как все бы прошло. Ей и хотелось, видно, пересилить себя, взяла ложку и зачерпнула, но до рта не донесла, рука дрожала и расплескивала жижу.

— Не могу!.. Не хочу!.. — ложка полетела на пол. — Что за чертова жизнь! Легче — головой в омут!

Егорка видел с печи полубезумные глаза матери, которые перескакивали с предмета на предмет, но ни на чем не останавливались. Ее темные без единой седой пряди волосы растрепались и падали на лицо.

— Ох, ох! — вырывалось из глубины груди.

Наталья робко подошла.

— Оринушка, ласточка, касаточка моя, что с тобой? Успокойся.

Мать вдруг подняла раскрасневшееся страшное лицо.

— Идите все от меня! Никто мне не нужен! — так пронзительно резко крикнула Орина, что у Егорки заложило уши.

Старуха, было попятившаяся, снова приблизилась к невестке.

— Оринушка… мальчонку напугаешь… Нельзя так…

— Рвешься!.. Убиваешься!.. А для чего? — рыдала Орина — Все одна и одна… Никто ласкового слова не скажет. В потемках всю жизнь!.. Если бы не Егорушка, я бы давно, может…

— Что ты, что ты?! Окстись!

— Одного мне Егорушку жалко!..

— Вот, вот! Его и жалей. — Наталья нашла отдушину. — Для кого и живем, как не для детей?! У тебя сын, скоро вырастет, заступником будет. А кто сейчас не один? Посчитай-ка, наберется ли по деревне десяток баб, которые с мужьями?

Орина плакала уже тихими слезами. Ее нос, губы и щеки распухли и были некрасивы, но глаза теперь глядели осмысленно. Егорка, в страхе притихший на печке, смотрел на мать. Он не понимал причину ее отчаяния, но чувствовал, что тут что-то большое, давнишнее прорвалось в ней, копилось долго и, наконец, вырвалось наружу. Он жалел мать и думал о том, что ему надо быстрее расти. Всхлипнув последний раз, Орина утихла.

— Поешь, — осторожно напомнила старуха невестке.

— Не буду. Я лучше прилягу.

— Полежи, полежи.

В этот вечер долго не зажигали света. Егорка грелся на печке, положив на подушку руки, а на них — голову. Сидя у зимнего окна, наполовину заделанного досками, Наталья пряла, одна рука ее ловко скручивала льняные волокна, а другая наматывала бесконечную нитку на веретено. Орина лежала на кровати поверх одеяла, руки ее были закинуты за голову, платье облегало сильные ноги. Грудь поднималась и опускалась спокойно. Егорка только теперь увидел, что мать у него молодая и красивая. Правда, нос у нее был не такой как у бабки Натальи — прямой и строгий, — а курносый, похожий на валенок. Зато очень красивы были глаза, голубые и большие, и черные брови, оттенявшие цвет ее глаз. Когда она смотрела по сторонам, в них вспыхивал яркий свет. Хороши были у нее и волосы, густые, темно-русые и слегка вьющиеся.

Напряжение спало, и всем стало уютно в крестьянском дому. Этот уют чувствовала даже кошка, гревшаяся на печке рядом с Егоркиным лицом и жмурившая на свет свои радужные глаза. Передние лапы ее были поджаты, и она напоминала старуху, засунувшую руки в рукава. Маятник часов отстукивал время: так-так, так-так. Наталья вышла на двор дать корму корове и овцам; вернувшись, подула на руки и сказала:

— Зябко. Морозит к ночи.

После ее слов Егорка крепче прижался к теплым кирпичам, и ему стало еще лучше. Мать повернула к нему лицо, смущенно спросила:

— Что, Егорка?

— Ничего, — ответил он.