Разные лица - Семён Работников (1987)

— Приехала Антонина — я ее спрашиваю: «Когда у тебя срок?» — «Считала: на крещенье выходит. Надо, — говорит, — загодя в больницу лечь». Я ей отвечаю: «Не торопись. Ежели и не успеешь лечь в больницу, то тетя Наталья примет. У скольких в нашей деревне она роды приняла — не счесть. И не было случая, чтобы что-то не так. Уж на что у Глафиры роды были трудные, поперек ребенок шел, и то она выправила, нужной стороной повернула. Это теперь народ набаловался, все по больницам, да по больницам, а раньше в борозде родили и ойкнуть не успеют». На крещение холода завернули. «Ну куда я тебя, — говорю ей, — повезу? Пока доедешь до города, все нутро растрясешь и застудишь. Роди уж дома».

— Стара я роды принимать, — вздохнула Наталья.

— У тебя золотые руки, тетя Наталья, все умеют.

— Руки как крюки, — ответила старуха. — Да теперь уж поздно в больницу ехать… Ладно, ступай. Я за тобой следом.

Марья вышла, и Наталья стала собираться, надела кирпичного цвета кофту с залатанными локтями — она у нее была праздничная, платок, шубу, сверху — шаль.

— Бабка, и я с тобой, — попросился Егорка.

— Нельзя, Егорка…

— Ну, бабка!.. — скулил он.

Наталья подумала и согласилась.

— Пойдем, коли хочется. У них изба-пятистенка, поиграешь с Феней в задней избе.

Вышли на улицу и пошли по скрипучей тропке мимо домов, палисадников с заиндевелыми деревьями, лохматых частоколов. Пар густым облаком вылетал из ноздрей и рта и инеем садился на ресницы, брови и уши шапки. В носу покалывало. Егоркина рука была в руке бабки. У домов стояли люди, над их головами клубился пар от дыхания. Завидев Наталью, здоровались первыми, называя ее в зависимости от своего возраста — то тетей, то бабушкой, то Натальей, а некоторые и по отчеству — Ильиничной. Наталья отвечала легким поклоном. Егорка чувствовал, что у его бабушки особый почет в деревне, которого нет ни у кого. В ее присутствии даже самые озорные парни делались смирными. А Наталья жила и как будто не видела этого почета.

— Березины-то, — рассказывала она по дороге, — наши сродственники. Старуха-то Марфа и я — двоюродные сестры, твой отец и Марья — троюродные брат и сестра, а ты и Феня — уже в четвертом колене доводитесь друг другу братом и сестрой.

Дом Березиных с резными наличниками прятался за кустами сирени, так густо опушенными инеем, что казалось, они расцвели белым цветом. Поднялись на высокое крыльцо, прошли холодные сени и отворили дверь в избу.

— Вот увязался за мной, — кивнула Наталья на внука.

— Пусть, пусть остается, — сказала Марья. — Феня, слезай с печи! Жених пришел.

Войдя в избу, Егорка огляделся — везде был порядок, на окнах красивые занавески, пол застлан половиками, чувствовался достаток, которого не было в доме Егорки. Понятно, откуда шел этот достаток — от Антонининого мужа, офицера, который прошлым летом приезжал в деревню. На лежанке, держась за ременную петлю, сидела Марфа и трясла головой.

— Здравствуй! — окликнула ее Наталья. — Как живешь?

— И не спрашивай! Какое мое житье?!

— Али обижают?

— Не обижают… Чужой век живу… А ты все орлом летаешь?

— Отлетали, видать, мы свое… Тоже мокрая курица.

— Нет, ты еще крепкая, — не согласилась с ней Марфа.

Наталья не торопясь разделась, вздернула рукава своей праздничной кофты и пошла к рукомойнику. Марья повесила ей на плечо вынутое из сундука полотенце, дала кусок душистого мыла. Погремев рукомойником, Наталья вышла в переднюю половину избы, плотно закрыла за собой дверь, и там начался разговор — бодрый бабкин голос что-то спрашивал и больной, расслабленный Антонинин — что-то отвечал.

Феня, таившаяся на печи, вдруг, как коза, спрыгнула на лежанку, едва не сбив свою бабку, с лежанки — на пол и встала перед Егоркой.

— Давай играть.

— Давай.