Книга воспоминаний - Петер Надаш

Она беззастенчиво рассмеялась, мы сидели друг против друга на корточках, и нас отделяли каких-то две пяди; оттолкнувшись спиной от ствола, она, словно заигрывая с пространством, стала покачиваться на пятках, то приближая ко мне, то отдаляя свое лицо.

Да нет же, я ошибаюсь, сказала она, протягивая мне сигарету, меня она тоже себе представляла.

Тоже, спросил я.

Нельзя быть таким ненасытным, сказала она.

Мы буквально купались в радости, наслаждаясь грубой откровенностью, отсутствием сдержанности, обнаженностью друг перед другом; морщины вокруг ее глаз разгладились, и все-таки было во всем этом что-то отталкивающее, как будто мы с нею открыто обменивались сейчас самыми примитивными, самыми неглубокими своими свойствами.

Она даже представляла себе, сказала она, или по крайней мере пыталась представить, какой же фигней мы могли бы с ней заниматься.

Лицо ее просияло.

В сигарете, кочующей между нами, табака осталось на одну затяжку, я осторожно передал ее Тее, она осторожно взяла ее и затянулась так, будто за время этой последней затяжки, пока уголек не начнет обжигать ей ногти, должно было все решиться; затягиваясь, она сощурилась всем лицом, спрятав в этом прищуре свой стыд.

Но почему то, что мы сейчас с Теей делаем, происходит не с ним, не без ехидства подумал я второй, худшей половиной своего я.

Однако вопрос этот показался мне скорее возможным ответом на более широкий вопрос: интересно, почему мы считаем прямой телесный контакт, физическое удовлетворение, обретаемое в теле другого, более полным и более роковым, чем духовное удовлетворение, почему вообще в отношениях между людьми физическое соприкосновение является единственным и неопровержимым доказательством подлинности их отношений, а далее, где-то совсем на периферии мышления возник даже вопрос, не является ли война точно таким же, одновременно необходимым и ложным удовлетворением в отношениях между человеческими сообществами, ибо мы слишком хорошо знаем, что в большинстве случаев физическое взаимоудовлетворение является не более чем манипуляцией биологическими потребностями, то есть не истинным утолением жажды, а быстрым, легко достижимым и ложным физическим утешением, компенсацией за недостижимость духовного удовлетворения.

Вообще-то у нее возражений нет, сказала она, и больше уже не откидывалась на ствол дерева.

Сияние радости на ее лице померкло, в задумчивости она глубоко вдавила окурок в землю, разворошив толстый слой сухой сосновой хвои.

Ну разве лишь то, продолжала она, помолчав, что когда от женщины что-то берут, она должна ощущать, что это берут именно от нее, и когда это так, она одобряет это почти бессознательно, инстинктивно.

Как ни странно, она никогда нас не ревновала, за исключением, может быть, только первого момента, в опере, когда она поняла, что, собственно, происходит, да, тогда ревновала или, точнее, была просто не готова к такому повороту событий; и, кстати, мне никогда не приходило в голову, что на самом деле свела нас она?

Однако на следующий день, когда мы вместе появились в ее доме и она увидела, с каким трудом мы пытались скрыть, что между нами произошло, и как забавно мы силились быть серьезными, вот тогда ревность ее улетучилась, она даже радовалась за нас, точнее, нет, разумеется, назвать это радостью было бы чересчур.

И заметил ли я, спросила она, что женщины проявляют гораздо больше терпимости к гомосятничеству мужчин, чем сами мужчины.

Да, конечно, думает женщина, это ужасно, противоестественно, отвратительно, но все-таки я его мать.

Она замолчала, опустив глаза, и все уминала, разравнивала землю, рассеянно и как бы издалека наблюдая за противопожарной деятельностью своих пальцев.

У меня было чувство, что она еще что-то скажет, ей трудно, но она это обязательно скажет, и, видимо, потому я молчал, ибо речь теперь шла о нас двоих.