На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Комната Саввы просторная и пустая. Сундуки по углам, кровать двуспальная, в четыре полушки, под покрывалом. Икона с лампадкой. У стола — кресло.

— Жи-вешь!

Он подмигнул.

— Подторговываем, так сказать. Я на случай билет выправил. При одном маузере, скажем, не вполне удобно в смысле околоточного наблюдения. Торгуем при случае вразнос, хотя и без гильдии.

Он понизил голос.

— А наши, как сказать... Окончательно вроссыпь пошли кои. Угорь в тюрьме. Непутевого, по старой памя ти, за заставой подранили, кровью харкать стал, богу молится, стих. Щербатый, слышь, на Москву подался... На Валаам-то так, ведь, и не удосужились. Оробел народ к посадке... Как, говорит, поедем, да как с пароходом, — тьфу! Щербатый-то и обиделся...

Аниська, неслышно ступая валенками, внесла бутылку и тарелку с грибами.

— Вот чкнем, по случаю встречи... Наконец, довелось — в настоящем-то виде. Ну и шуба! Мы все гадали за заставой: что за человек? А он вон какой! Ну — и барин!

— Тише, Савва!

— Ничего. Тут кругом все, можно сказать, свои — надежные ребята. Всяких делов видали. Огурца солененького подгони, Анисьюшка. Слышь? Огурца! С приездом, с благополучненьким.

— Я к тебе вот зачем...

— Постой, товарищ Михаил. Надлежит, по обычаю. Сначала — чкнем, во здравие. А там — и о деле.

Он опрокинул рюмку в горло и крякнул.

— Всякое, можно сказать, ел ухищрение, а лучше нет под водку, как огурец. Анисья, та больше норовит рыжик. Но это, по моему суждению, женское. Нет лучше огурца. Первая — колом, вторая — соколом. Выпили.

После четвертой Савва отдулся и сказал.

— Ну-с, теперь, до нового приятия, докладайся.

— Докладаться не долго. Охранка дозналась, на квартире у меня засада.

Савва свистнул.

— Так-с! Эт-то пошло дело насерьез. Что же делать будешь?

— Перейду на нелегальное. А сейчас, пока меня ищут, надо спешно выбраться из Питера. Прежде всего, одежду переменить.

— Одежа — дело плевое: оборудуем духом. Денег тоже дам. — Он подмигнул опять. — Я вам говорю, подторговываем. Ну, а вот с документом как?

Он задумался.

— Конечно, можно бы и у ребят позаимствовать, а только примета будет, прямо сказать, не та: рабочая примета, а ты — вон какой.

— А из монастырских... помнишь, говорили... не осталось? В монастыре — всякого звания люди.

Савва ударил по коленкам.

— Верно! И подрясник ведь твой у меня цел, ей-бо! — Он закинул голову и захохотал.

— Ой же и лихо. Была, была где-то бланка... Постой, никак под тюфяком.

Притоптывая каблуками, он подошел к кровати, отвалил тюфяк и запустил под него руку.

— Тут у меня где-то книга божественная, в ней и беганки. Во!

Он вытащил книгу в кожаном переплете.

— Рцы, отцы, во все концы, о грехе овцы, аллилуя. Сейчас, брат, дочтем до точки. Примялся, пес его...

Он растопырил рукой широкий, желтоватый бланк.

— Видел? и печать обительская и подписание. Только прописать: прозвище и куда путевое.

— Какое путевое?

— Н-на! Бланка-то какая? Которые монахи в посыл на сбор или по другой надобности, тем и дают. Видишь, как печатано. Тебе в какой город податься сподручнее?

— В Ярославль.

— А там монастырь есть?

— Зачем монастырь? Мы так просто напишем.

Булкин покачал головой.

— Негоже! Для сбора надо сверх документу еще и книжку, а книжки у меня и нет.

— Великое дело! Ежели что — скажу: потерял.

— Негоже, я тебе говорю! По сбору монахов посылают, не послушников. А ты какой монах, где у тебя волосье-то? За послушника сойдешь еще, а чтобы монах — нет. Тебя и писать надо на послух. Значит, в монастырь какой.

— Ну, тогда пиши в Киево-печерскую лавру. Я кроме ее да Троицкой лавры и монастырей-то не знаю.