Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха - Генри Миллер (1957)

Неожиданно меня осенило. Почему бы не побаловать их историей о приключениях хорошенькой маленькой девочки, которая живет одна-одинешенька в шикарном отеле посреди Нью-Йорка? Решено! Я принялся рассказывать, и история эта, чего я не мог предвидеть, растянулась на несколько недель.

Само собой разумеется, они захотели, чтобы я подавал им это блюдо каждый раз, когда мы садились за стол, а не только на обед. Но я мгновенно дал отпор. Я сказал, что если они будут вести себя прилично – что за мерзкое выражение! – тогда я буду продолжать рассказ каждый вечер, за обедом.

– Правда, каждый вечер? – спросил Тони с непонятным волнением.

– Да, каждый вечер, – повторил я. – То есть если будете вести себя прилично!

Паиньками они, конечно, от этого не сделались. Да и какие дети способны на такой подвиг. А я, конечно, не рассказывал каждый вечер, как обещал, но не потому, что они плохо себя вели.

История всякий раз обрывалась в тот момент, когда Кама нажимала кнопку лифта. По какой-то причине этот лифт – полагаю, в «Сент-Регисе» есть лифты! – заинтриговал их больше, чем любая другая деталь моих описаний мест, где происходили события, и самих событий. Иногда подобный интерес к лифту раздражал меня, потому что история продвигалась все дальше и я гордился тем, какие невероятные ситуации придумываю. Тем не менее всякий раз приходилось начинать с того, что Кама нажимает кнопку лифта.

(«Пусть она опять поедет на лифте, папочка!»)

Но одного они никак не могли постичь – как это Кама, которая была просто маленькой девочкой, сама со всем справлялась в таком огромнейшем городе, как Нью-Йорк. Конечно, я же и заронил в них сомнение, расписав, как выглядит Нью-Йорк с высоты птичьего полета. (Тони никогда не был дальше Монтерея, а Вэл лишь однажды побывала в Сан-Франциско.)

– А много людей в Нью-Йорке, папочка? – не уставал спрашивать Тони.

На что я не уставал отвечать:

– Миллионов десять, наверно.

– Это очень много, да? – делал он предположение.

– Еще бы! Ужасно много! Тебе до стольких не сосчитать.

– Спорим, там сто миллионов людей, в Нью-Йорке? Тыща миллионов миллионов!

– Точно, Тони. Ты выиграл.

Тут вмешивается Вэл:

– А вот и не выиграл. Нету там ста миллионов людей, в Нью-Йорке, правда, папочка?

– Ну конечно правда!

И, чтобы положить конец спору…

– Послушайте, никто точно не знает, сколько народу живет в Нью-Йорке. Можете мне поверить. Так на чем мы все-таки остановились?

Раздавался чей-нибудь голосок:

– Она завтракает в постели, ты что, забыл?

– Ага, она как раз позвонила коридорному, чтобы сказать, чего ей хочется на завтрак. А ему еще надо подняться на лифте, да, пап?

Я, конечно, наделил Каму самыми изящными, утонченными манерами. Будь она в реальной жизни такой, какой я ее описал, отец отрекся бы от нее. Но для Вэла и Тони она была само изящество. Та еще штучка, если вы знаете, что я имею в виду.

– А как это, папочка, она всегда говорит, когда мальчик стучится в дверь?

– Entrez, s’il vous plaît![20]

– Это французский, да, пап?

– Верно, это французский. Ведь Кама умела говорить на нескольких языках, ты разве не знал?

– На каких?

– Испанском, итальянском, польском, арабском…

– Это не язык!

– Что – не язык?

– Арабски.

– Ладно, парень, а что же это по-твоему?

– Птичка… или что-нибудь еще.

– Никакая не птичка, правда, папочка? – пищит Вэл.

– Это язык, арабский, – сказал я, – но на нем никто не говорит, кроме арабов.

(Ничего нет лучше, чем кормить детишек точными сведениями прямо с колыбели.)

– Вообще-то, нам не очень интересно, как она говорила, – заявляет Вэл. – Рассказывай дальше! Что она делала после завтрака?

Хороший ход. Я сам не представлял, что́ Кама собирается делать после завтрака. Нужно было что-то придумать, и побыстрее.