За Тихим Доном - Вийя Шефф

Все мышцы напряжены и натянуты. Играют под загорелой кожей. Большой, сильный и мокрый от пота. Зрелище не для слабонервных. Тут лужицей можно растечься.

Ррр… Так бы и растерзала, а потом съела. Кусочек за кусочком. А ещё лучше — зацеловала и любила.

Любила? Мама дорогая… Как же страшно себе в этом признаваться.

Надо перестать на него смотреть, иначе можно кончить только от одного созерцания. Но, блин, так сложно отвести глаза. Притягивает… Внутри возбуждение гуляет, как пузырьки в лава-лампе. Вверх… Вниз…

Сумасшедшая. Вмести с ним. Хотела избавиться навсегда, а в итоге втрескалась по самые помидоры. Или по что там у нас — женщин?

Краем глаза ловлю движение на соседской крыше. Юля сидит на лестнице и тоже смотрит на Шолохова.

Дрянь мелкая! Полезешь на мою территорию — глазёнки тебе выколю. Этот парень только МОЙ и ничей больше.

Вот опять. Мой…

А чей ещё? Он мне столько нервов помотал, что должен до конца жизни это отрабатывать. Любить…

— Кваску? — подаёт мне стакан Зоя Тихоновна, присаживается на скамейку рядом и ставит запотевший графин возле себя.

— Спасибо!

Вкусный. Резкий. Холодный.

— Любуешься?

Киваю.

— Правильно. Есть на что. Красавец стал. А в детстве заморыш был. Худой да длинный. Когда родители в спорт отдали, стал мясом обрастать. В последний раз, когда дед ещё живой был, приехал таким красавчиком, что по нему тут все девчонки кипятком писались. Да и не только девчонки… Взрослые бабы тоже заглядывались.

— Сколько ему было?

— Пятнадцать или шестнадцать. Ходил слушок, что было у него что-то с одной нашей молоденькой учительницей.

Чего? — смотрю на неё во все глаза.

— Слухи это… Не видел никто… — поднимается и сбегает в дом.

Так ты, гад, с малых лет промышляешь?!

Беру графин со стаканом и подхожу к Шолохову. Наливаю квас. Пьёт.

— Оказывается, я в твоей жизни не первая учительница. Ты ещё в пятнадцать лет здесь уже соблазнял одну.

Поперхивается.

— Ну, тётя Зоя! — злится, отдышавшись. — Не было у нас с ней ничего.

— Ври больше, — хмурюсь, заглядывая в его блядские глаза.

— Поцеловались пару раз…

Взгляд ещё пристальней. Колись, гадёныш!

— Да, блядь! Один… Всего один раз…

Вот так лучше. Но и в этом сомневаюсь.

— А что так?

— Парень у неё был… А она ко мне… Месиво мы с ним устроили в овраге. Я его поломал. Она пожалела проигравшего…

— Он дурак? Знал же, что не на уличного мальчика лезет, а на тренированного?

— Нет. Не знал. Думал, пацан мелкий, пиздюлей отвесит, и я свалю. А не получилось — сам огрёб.

— Она ещё здесь живёт?

— Без понятия. У тёти Зои спроси.

Сдурел что ли? Смотрю на него широко открытыми глазами.

— Значит так! Бросай сцены ревности закатывать. Это давно в прошлом, — подхватывает меня за талию и притягивает к себе.

— Ты мокрый…

— Угу…

Упираюсь руками ему в плечи. Но он ловит меня за шею и слегка прикусывает.

— Шла бы ты, Клинская, отсюда, — шепчет на ухо. — Я от твоих томных взглядов возбуждаюсь и теряю работоспособность, — кусает за мочку ушка и тянет на себя серёжку.

Хихикаю ему в плечо. Провожу ноготками по груди, оставляя алые отметины.

— Пометила? Теперь шуруй, пока я тебя на сеновал не оттащил, — отпускает и шлёпает меня по заднице.

Ууу…

Снова смотрю на соседскую крышу, а оттуда с ненавистью на меня Юля.

— Рома…

— Что? — поворачивается ко мне, замахиваясь топором.

Приподнимаюсь на цыпочки и целую его в губы.

Топор с треском опускается на полено. От него отлетает щепа и врезается прямо мне в бедро.

— Ой, мамочки…

Боль пронзает ногу и сводит судорогой.

Шолохов бросил топор и, подхватив меня за талию, понёс в дом.