По старой дружбе - Мария Перевязко

— Нет. А тебе бы пора перестать уже вести себя, как пятилетняя.

— А тебе бы пора перестать вести себя, как сорокалетний! — почти что кричит она мне в лицо и отворачивается. — Тоже мне. Книжный червь.

— Сама червь. И больше не лезь ко мне, Венерина. Просьб «ради старой детской дружбы» больше быть не должно. Мы — уже не дети. И уж тем более — не друзья.

Она хочет съязвить что-то в ответ, нагрубить, обозвать меня, но этого не делает. От многочисленных усилий мускулы на ее лице еле заметно подрагивают, как рябь на экране телевизора.

— Ладно, — бормочет она.

— Ладно, — повторяю я и выхожу из ее комнаты.

Раньше мы часто здесь играли, но комната Лены с тех пор изменилась до неузнаваемости. И это хорошо. Моей подруги Лены давно уже нет. Здесь живет Венера: надменная и избалованная.

Когда я надеваю кроссовки, в горле образуется ком, который мне не удается проглотить. Зря я пришел сюда. Очень зря.

Глава 5. Венера

— Бэйби, ты просто конфета, — говорит Алмаз и застывает с шлемом в руках.

Мне нравится, как он на меня смотрит, но очень не нравятся эти его английские словечки, которые он так любит использовать. В такие моменты он напоминает мне первоклассника, пытающегося выговорить непонятные буквы.

— Привет, Алмазик, — целую его колючую щеку и усаживаюсь на мотоцикл, юбка слишком узкая и приходится действовать осторожно. — Подбросишь до школы?

— Может, ну ее? — предлагает Алмаз. — Полетаем?

Я бы с удовольствием согласилась «полетать», скорость и ощущение того, как сердце уходит в пятки, я обожаю, но лучше пока папу не провоцировать прогулами. Поэтому я прижимаюсь к холодной спине Алмаза и молчу.

— Понял тебя, крошка. Тогда держись!

У школы он останавливается и помогает мне слезть.

— Значит, папаша передумал? — уже второй раз спрашивает он.

— Да. Ты что, не рад, что я остаюсь? — мрачно интересуюсь я.

— Что ты, очень рад. Вечером свободна?

Обида проходит мгновенно, губы сами растягиваются в улыбке.

— А что? Есть предложения?

— Есть одно. Сегодня ночью в центре еженедельные гонки. В этот раз мой конь в лучшей форме, но мне нужна муза.

— Не знала, что для победы в гонках нужно вдохновение, — улыбаюсь я.

— Еще как нужно, бэйби. Ну, до вечера.

Он прижимается к моим губам, и я тут же чувствую знакомую слабость в коленях и головокружение.

Элька не понимает моей страсти. Она подходит ко мне и останавливается рядом. Мне не надо смотреть на нее, я и так знаю, что за выражение на ее лице. Что-то вроде смеси из отвращения, раздражения и презрения. Когда Алмаз скрывается за домами, я все же поворачиваюсь к ней. Она демонстративно засовывает два пальца в рот.

— Ты гадкая, — говорю я и начинаю двигаться в сторону школы.

Элька идет в ногу со мной и молчит. Затем все-таки не выдерживает.

— Не понимаю я, что ты в нем нашла! — недоумевает она. — Жирные немытые патлы, высокомерие и вонючая куртка — вот, что вижу я при взгляде на него.

— Он взрослый, — я пожимаю плечами. — От глупости и наивности ровесников меня тошнит. А он мыслит реалистично.

— Как это? — не понимает Элька.

Если бы она узнала, что между ее бровей в эту секунду пролегла глубокая складка, она бы немедленно бросилась к косметологу.

— А так. Он ничего не ждет от меня, а я — от него. Все эти условности, свойственные парам, нам чужды. Мы не обременяет себя этим.

— То есть… — У Эльки такой вид, будто она складывает в уме пятизначные числа, — ты хочешь сказать… Он спит с другими?!

Посылаю подруге взгляд, полный разочарования.

— Ты видишь только то, что хочешь видеть. Мы вместе, но мы свободны, вот, что важно.

— Дурость, — говорит Элька, и на этом наш разговор, к счастью, заканчивается.