На мгновенье я прикрываю веки, давая себе возможность внутренне проститься с несбывшейся мечтой, а затем делаю глубокий вдох и по крупицам собираю утерянное самообладание.

– Я тебя поняла, – отодвигаю кресло и встаю на ноги. – Могу я уйти сегодня пораньше?

Глаза все еще болят от недавней истерики, но щеки уже обсохли. Слез больше нет, испарились вместе с надеждами на счастливое будущее.

– Конечно, иди, – Антон зачем-то встает вслед за мной. – Ты… Ты в порядке?

Он еще спрашивает. Я сейчас не в большем порядке, чем астматик, задыхающийся от приступа, но Пеплову отныне это знать необязательно.

– В полном, – через силу выдавливаю я, покидая его кабинет.

Глава 42

Всю ночь я реву белугой – громко, безудержно, навзрыд. Оплакиваю свое несостоявшееся личное счастье и хороню мечты о безоблачном будущем. Я не сдерживаю себя в проявлении чувств – надо выплеснуть все, облегчить душу слезами, пока никто не видит и не слышит.

Неизвестно, как скоро в следующий раз у меня будет такая возможность.

Когда в окна с первыми лучами солнца стучится рассвет, напоминая о наступлении нового дня, я иду в ванную, умываю заплаканное лицо и протираю распухшие веки ватными дисками, обмоченными в чайном отваре. Затем завожу будильник на семь утра и, снова юркнув в постель, забываюсь тревожным сном.

По ощущением проходит не больше пары минут, когда мое сознание вновь окунается в тоскливую реальность. Еще никогда пробуждение не казалось мне таким болезненным – тело ломит, будто я с десяток километров накануне пробежала, а голова кажется чумной и невыносимо тяжелой.

Издаю горестный, полный вселенской печали вздох и, превозмогая нежелание жить, соскребаю себя с постели. И хоть на учебу я сегодня идти не планирую, дел у меня невпроворот, поэтому, хочешь – не хочешь, нужно шевелиться – сами себя они не переделают.

Перво-наперво иду в душ, чтобы смыть с себя липкую дремоту. Освежившись, буквально силой заталкиваю в рот нехитрый завтрак из двух отварных яиц и запиваю его крепким чаем. Аппетита, конечно, нет, но силы мне сегодня ой как пригодятся.

Затем звоню своей прежней соседке по общежитию Стасе и уточняю, свободно ли мое место. Дело в том, что официально я оттуда так и не съехала. Будто предчувствовала, что мне еще пригодится запасной аэродром. Продолжала вносить символическую плату за проживание и изредка туда захаживала, чтобы помелькать перед глазами у комендантши.

Стася говорит, что моя кровать все еще пустует, а затем добавляет, что была бы чертовски рада, если б мы с ней снова стали соседками. Ее воодушевленный тон хоть и придает мне немного уверенности, но радикально настроения не меняет. Я по-прежнему чувствую себя немногим лучше букашки, размазанной по лобовому стеклу автомобиля.

Решив вопрос с жильем, я принимаюсь носиться по квартире и собирать вещи. Делаю все нарочито спешно, чтобы не оставалось времени на сожаления и рефлексию. А пожалеть-то есть о чем! Квартира, в которой я прожила почти год, стала мне родной, и оставлять ее – как кусок от сердца отрывать. Аж до слез больно. Ведь именно здесь я прожила самые пиковые, самые острые моменты счастья…

И все они, как ни крути, были связаны с Антоном.

Не дав себе возможности отвлечься, расталкиваю по чемоданам, сумкам и даже пакетам все свои пожитки, количество которых, надо сказать, сильно возросло за последнее время. Раньше я и не думала, что покупаю столько шмоток. Многие из них даже ни разу ненадеванные… Вот, что значит дорвалась.

Раскрываю шкатулку с украшениями, и ладонь замирает на полпути к драгоценностям. Тут и золотой браслет, который мы с Пепловым вместе выбирали во время прогулки по торговому центру, и часы от «Омега», и подвеска от «Тиффани»… Нет, понятно, что все эти вещи подарены мне и я имею полное право их забрать, но в сложившейся ситуации это не кажется мне таким уж правильным.