– Она перестала сниматься десять лет назад, во время клинической депрессии. Со славой ушли и люди. До матери давно никому не было дела. – Чарли садится на край кровати и тяжело вздыхает, сминая пальцами лоскутное покрывало.

– То есть, ты ни с кем не говорил о своей потере?

Не понимаю, как такое возможно. Сколько же сил уходит на то, чтобы жить с открытой раной?

– Я не могу обсуждать ее с посторонними.

– Чарли… – шепчу растроганно и подхожу вплотную, позволяя ему зажать меня бедрами, как в капкан. Обнимаю его, глажу окаменевшие мышцы спины и запускаю пальцы в густые волосы, притягивая его голову к себе. И меня прошивает искрой узнавания: он мой, мой и только мой.

Джоанна была права. Это как магия.

Осборн сжимает мою талию и смотрит снизу-вверх. Взгляд как никогда открытый. Я заглядываю внутрь души, раненной и забившейся в угол – и забываю обо всех своих проблемах, и даже о Трейси на минуту забываю. Пропадаю в Осборне, как птица в летнем небе.

Он поправляет мои волосы, вытягивая из-под горловины платья, и целует меня медленно и долго, освобождая нежностью от груза в сердце. Я тоже хочу освободить Чарли от страхов. Из меня плохая помощница, неопытная, но в темноте двоим все же не так страшно. Осборн не один. И я не одна. Нас теперь двое.

Он целуется так, словно выпивает мою душу, а взамен отдает свою. Его энергия вливается в меня волнами, вызывая дрожь, и я льну к нему, крепко обнимая за шею, утопая в тепле и аромате Чарли. Он пахнет мандарином и вереском, как моя любовь, а на вкус – сладко-мятный, как мечта.

Я не сразу слышу настойчивый стук в дверь, и только окрик Мэнди заставляет меня спуститься с небес на землю. Но отпускать Осборна тревожно, словно без его рук упаду.

– Чарли, – говорю тихо. – Все будет хорошо.

– В будущее не заглянешь, детка, – отвечает он с холодной усмешкой, которая моментально покрывает броней ту беззащитность, что я увидела.

– Ну почему же. Если выиграю грант и создам игру, то подсмотреть вполне получится.

– Не понять мне вас, оптимистов, – сокрушенно качает он головой, и мы идем на первый этаж.

– А он что здесь делает?! – накрывает нас злой голос дяди Эндрю, которому подпевает старина Лобстер. – Ри, я запретил тебе общаться с этим типом!

– Ты бы лучше за своей сукой смотрел, – бросает Чарли, и дядя возмущается:

– Это кобель!

– Да я не о собаке, – бросает Осборн, не сбавляя шаг, и ответ дяди настигает нас уже на крыльце.

– Что ты сказал?! Ты что себе позволяешь, парень? Только попробуй показаться здесь еще раз!..

Господи, надеюсь, Джоанна не слышала. Я бегло оглядываю тротуар и облегченно вздыхаю: ее машины нет на обычном месте. Мэнди выходит следом за нами, и мы втроем садимся в джип Чарли, чтобы не превращать пространство рядом с домом преподобного Мартина в парковку.

– Ты зачем оскорбил Джоанну? – клокочу от негодования, но Осборн лишь пожимает плечами:

– Привыкай. Неудовлетворенный, я злой.

Краснею, вжимаясь в сиденье, и мельком смотрю на Мэнди, которая устроилась позади. Та понимающе закатывает глаза, мол, ваши отношения меня не касаются, сама потом все расскажешь.

– К такому я привыкать не собираюсь, – тихо отвечаю.

Чарли достает из панели зажигалку, но бросает на место и хмурится, выруливая из нашего проезда. А потом, не отрывая взгляда от дороги, находит мою руку и, переплетя пальцы, кладет себе в центр груди, два раза очерчивая сердце по кругу. Это значит «прости».

Я прощаю мгновенно.

Он целует мое запястье, устраивает замок из наших пальцев у себя на бедре и ведет машину одной рукой. Мы как два магнита, которые только-только притянулись: разорвать объятия трудно и больно. Мне бы сделать замечание о водительском безрассудстве, а я молчу, как заколдованная.