Он останавливается, сжимая рукой ручку двери, и переводит взгляд на меня.

— Я сделал то, что от меня требовалось — выпустил тебя. Наслаждайся прогулкой. Возможно, это даст тебе время подумать о своих поступках.

Я встряхиваю руками, пытаясь избавиться от наручников, как будто я чертов Гудини. Он скользит в «крузер», и двигатель заводится.

К черту его.

Я не позволю ему видеть, как я расстраиваюсь. Придется подождать, пока он скроется из виду. Машина остается на нейтралке, пока я расправляю плечи и иду вдоль обочины.

Это нелегко — идти со сцепленными за спиной руками. Гордость распирает меня, когда я прохожу мимо «крузера», и его лицо наполняется шоком от осознания того, что я не играю в его игры. То, что он не отъехал, подтверждает, что его план был не в том, чтобы оставить меня в затруднительном положении. Это была уловка, чтобы услышать мои мольбы.

Пассажирское окно опускается.

— Ладно, чёрт, я чувствую себя ужасно, — кричит он. — Залезай.

Я иду быстрее и заставляю себя не оглядываться, когда он сворачивает на улицу.

— Отвали.

На краткий миг мысль о том, что он может оставить меня в затруднительном положении, проходит мимо моего сознания. Прежний Гейдж никогда бы не поступил так жестоко, но это не тот человек, которого я любила в школе. Этот человек другой, которого я узнаю и в то же время не узнаю.

Вместо того чтобы ускориться, он едет рядом со мной, машина едет не быстрее, чем я иду. Гейдж может ненавидеть меня, но он никогда не оставит меня в возможно опасной ситуации. Он был таким всегда, сколько я себя помню. Это одна из причин, почему я влюбилась в него.

— Господи, я и забыл, какая ты чертовски упрямая, — кричит он.

— А я забыла, какой ты большой засранец. Хорошо, что я бросила твою задницу.

Как только слова покидают мой рот, в моей груди возникает боль сожаления. Я смотрю на него и понимаю, что они задели его сильнее, так как он застыл на своем месте, воспоминания и гнев промелькнули на его лице как напоминание о том, как сильно я его обидела.

Это был удар ниже пояса.

Гейдж не сделал ничего плохого, когда я порвала с ним. Я ушла не потому, что была несчастна. Его мольба остаться разбила мое сердце так же сильно, как и его, но причина моего ухода была не во мне. Скорее, это было ради кого-то другого. Я неделями игнорировала его звонки и заставляла соседку по комнате врать, когда он появлялся в моей комнате, чтобы поговорить со мной.

После трех недель отказа он оставил мне голосовое сообщение, в котором просил никогда больше не связываться с ним. Я слушала его на повторе, горячие слезы катились по моим распухшим щекам, и тяжесть того, что я сделала, с сожалением прижималась к моему сердцу.

— Садись в эту чертову машину, Лорен.

Я не останавливаюсь.

— Нет.

Мы снова и снова спорим, и только когда я замечаю, что подошвы моих ног такие же черные, как сажа, покрывающая мою квартиру, я останавливаюсь. Ни за что на свете я не выдержу больше этой прогулки в шлепанцах и не успею в больницу к своей смене. Мне также нужно найти члена семьи, который позволит мне переночевать у них, пока я не найду новое жилье.

— Хорошо, — простонала я. — Но прежде я хочу уточнить, что делаю это только для того, чтобы не потерять работу.

Он не говорит ни слова, когда останавливается на обочине. Дверь захлопывается за ним, и он обходит вокруг машины. Его прикосновение холодно, когда он освобождает меня от наручников, и я разжимаю руки, вздох облегчения вырывается из моей груди. Я больше никогда не буду воспринимать этих малышей как должное. Пока я устраиваюсь на сиденье или когда он едет обратно в город, мы не разговариваем.

Прошли годы с тех пор, как я его видела. В прошлом между нами не было и минуты молчания. Мы были шумными, буйными, влюбленными подростками, которые никогда не замолкали и не получали достаточно друг от друга.

— Где мне тебя высадить? — наконец спросил он.