– Вот о чем! Вот о чем!!! Вот! – торжественно вручила фото главе семьи. – Я все надеялась, что у нее проснется совесть и она сама расскажет тебе обо всем. Но мои надежды не могли оправдаться. Потому что та, что все эти годы скрывалась за маской порядочного человека, оказалась последней дрянью и подлой обманщицей! Маришка, девочка моя дорогая, прости, что вся эта грязь выплыла при тебе, но ты уже взрослая девочка, даже паспорт имеешь, а я не смогла сдержаться, не смогла смотреть в ее лживые глаза. И вы простите, Вероника Николаевна, я не хотела сделать вам больно. И ты, Сергей, не держи на меня зла. Обижайся и злись на предательницу, а не на вестника, принесшего в дом дурные новости. Я только хотела помочь тебе избежать лживых признаний и обещаний…

Речь ее была выспренно-фальшивой, приготовленной загодя, привычно зазубренной, как урок по физике. Никто ни на минуту не поверил в ее искренность, но с такой болью заиграли желваки на лице Сергея, такое отчаянье отразилось на его лице, что все за столом, еще не видя фотографии, поняли – это страшный компромат, подтверждающий каждое сказанное Ларочкой слово.

В сердцах швырнув фотографию на стол, Сергей метнул в сторону Ирины взгляд разъяренного раненного льва, и вышел из гостиной. Фото воткнулось углом в заливное, несколько раз покачнулось, но устояло, больше того, заливное сыграло для него роль подставки. И теперь фотография, словно в рамке, стояла посреди стола и любой мог любоваться изображением.

А любоваться было чем. Снимок вышел мастерский, высокохудожественный. Балкон ресторана «Домашняя кухня» был на нем похож, скорее, на романтическую беседку, подсвеченную извне ослепительными фонарями, отраженными в стекле балкона. Чугунные колонны, расплетенные вверху причудливыми зимними безлистными ветвями, словно издеваясь над Сергеем, создавали впечатление ореола из оленьих развесистых рогов. Под ними двое в весьма недвусмысленной позе: его руки у нее на груди, как будто бы придерживают лацканы пиджака, но почему на груди?! Мужчина и женщина на снимке не целовались, но близость и выражение их лиц говорили лучше любого поцелуя: да, они не целовались, но между ними было гораздо больше общего и запретного, чем обычный поцелуй! Пожалуй, даже фото полуобнаженных или вовсе обнаженных людей выглядело бы более невинно, нежели это изображение двоих, пожирающих друг друга глазами, готовых отдаться друг другу прямо здесь и сейчас, в этой прозрачной беседке, простреленной резкими лучами фонарей, в присутствии миллионов свидетелей-снежинок… Это, казалось бы, абсолютно невинное фото, было настолько насыщено, пропитано эротикой, что она, эта чрезмерная эротика, словно бы даже капала с фотографии, острым соусом растекаясь прямо по заливному. И ни один зритель никогда в жизни не поверил бы, что на снимке – двое посторонних людей, разгоряченных быстрым танцем и соединенных на пару мгновений разве что пиджаком. Фотография была столь красноречива, что даже Ирина усомнилась в собственной верности мужу.

* * *

– Да-да, представьте себе – я сама усомнилась в том, что между нами ничего не было… Знаете, если бы эта фотография попала на какой-нибудь фотоконкурс, она непременно выиграла бы главный приз. Даже нет, она собрала бы море главных призов всех мировых фотоконкурсов! Ларочка, конечно, распоследняя дрянь и мерзавка, но снимок у нее вышел замечательный. Не каждый признанный мастер сумел бы сделать хотя бы бледную его копию. В этом снимке уместился целый несуществующий роман! Чтобы поверить в то, что у этих людей давние и страстные отношения, зрителю не нужны были ни дополнительные доказательства, ни богатая фантазия. У нее получилось слишком красноречивое фото.

Ирина замолчала, погрузившись в воспоминания о крахе. Спутница терпеливо ждала продолжения. Зачем торопить? Когда человек не готов рассказывать дальше, он лишь замкнется в себе от неосторожных расспросов. А продолжение все равно будет – уж если человек сказал «А», «Б» обычно не заставляет себя долго ждать.