Отражение звезды - Марина Преображенская (1997)

Вообще-то ей иногда казалось, что это и есть настоящая жизнь. А что ей еще нужно? В принципе, уговаривала себя Леночка, если не понравится, можно и сбежать. Но каждый раз, продрогшая, усталая и голодная, даже без заработка в кармане и со страхом в душе, она все-таки возвращалась в подвал. Как собака, которая все равно возвращается к хозяину, даже если ее бьют и плохо кормят.

Леночка затравленно вжимала голову в плечи и, дрожа всем телом, выкладывала нищенские подачки. Хорь рычал, хватал прут и сшибал ее с ног градом жестоких мощных ударов. Прут был металлический, и от него на ножках Леночки появлялись незаживающие гнойные струпья. Она чувствовала себя виноватой, снова молила о прощении, обещала в другой раз стараться — усерднее и жалостливее просить милостыню.

Но однажды Леночку прорвало. Она сжалась, по привычке заскулила и сложила молитвенно ручки, прося прощения, а потом вдруг ее зажмуренные мокрые глазки широко открылись, стали сухими и жесткими, вся она переполнилась каким-то дьявольским безумием, затряслась, но не от страха, а другого, неизвестного ей ранее чувства, и сквозь алую пелену отчаяния и ненависти звериный рык вырвался из ее груди:

— Не смей, сволочь! Не сме-ей меня бить! Никогда, скотина! Понял?! Ни-ког-да!!!

Хорь дернулся, рука его замерла в высшей точке размаха, и он, словно загипнотизированный ее бунтом, опешил. Он медленно опустил прут. В голове его, судя по всему, творился невообразимый хаос. Глаза блестели, но он не мог сдвинуться с места, а только стоял и смотрел на Леночку. Стоял и смотрел, не зная, как поступить дальше. Он готов был растерзать ее, задушить, переломать ей кости и свернуть шею. В душе его — если у Хоря, конечно, была душа, — кипела ярость, но он точно парализованный не мог ни поднять руки, ни сказать ни слова.

Хоря трясло от дерзости и наглости этой вышедшей из повиновения сучки. Он был поражен и напуган. Именно напуган! Боже мои, сколько решимости и ненависти было в глазах этого истерзанного зверька! Еще секунда — и, загнанная в угол, лишенная иного выбора и решая извечный вопрос: быть или не быть, она бросилась бы на Хоря и вцепилась еще молодыми, но уже окрепшими острыми клыками в глотку. Он почувствовал это и испугался.

— Не смей меня бить, — прохрипела Леночка. Она испепеляла Хоря своими немигающими глазами, и вдруг повисла такая неестественная тишина, что Хорь услышал, как течет по его венам кровь. Как бурлит она и клокочет. Или это в трубах?

— Вот… дерьмо… — процедил сквозь зубы осипшим голосом вмиг сникший и переменившийся в лице Хорь.

Леночка заскользила по нему взглядом. Полоска света, проникающая в подвал сквозь продух, высвечивала большеносый и густобровый профиль бомжа. Растрепанные, черные как смоль волосы торчали клочьями, словно свалявшаяся шерсть или, даже скорее, как пучки пересохшей на летнем зное травы. Плечи опущены, и длинные узловатые пальцы в спутанной шевелюре, словно маленькие змейки, нервно шевелятся и подрагивают. Засаленные рукава телогрейки матово поблескивают в неверном свете…

Внезапно Леночка почувствовала к нему жалость. И это было странно. Странно и так неожиданно, что Леночка вдруг подошла к нему, прижалась своим хрупким тельцем и зарыдала, приговаривая:

— Не бей меня, Хоречек. Я не виновата, что мне так мало дают. Я ни копеечки от тебя не прячу. Хоречек, миленький… Не бей меня, никогда не бей, ладно? — Слезы лились по ее щекам, а она чувствовала их горечь во рту, но не смахивала рукавом, а глотала, всхлипывала и уговаривала его, словно ребеночка, не делать ей зла. — Я все тебе приношу…

— Не плачь, — попросил Хорь. Он вытащил пальцы из шевелюры и, волнуясь, осторожно коснулся ее головы. — Я… Не буду больше. Я обещаю, что не буду… Не плачь.