Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Мне не хочется умолять, но даже то, что я смотрю на сестру снизу, делает ее положение выигрышным. Только я понимаю это потом, восстановив картину в памяти. А в эту минуту не могу думать ни о чем, кроме как о невозможности увидеть моего ребенка.

— Я потеряла из-за тебя свое детство, — произношу я тихо, но мне самой слышится угроза в голосе. — Теперь ты хочешь лишить меня детства моего ребенка?

— Тебя никто ничего не лишал, — она уже вся трясется. — Ты сама придумала это… Сама! Ты предложила родить для меня. И сделала это… Спасибо! Но теперь-то что тебе здесь надо?

Ее вопли уже достигают ушей Егора, и он выбегает в одних шортах, босой и взлохмаченный, более чем когда-либо похожий на Леннарта. Не сказав ни слова, он хватает меня за плечи и тащит к двери. И мне кажется, что это мой швед мстит мне и отвергает любовь, которую я хотела отдать его дочери. Потому что он знает: на самом деле я не умею любить.

* * *

Все проходит.

Соломон был прав: все проходит. Уже на следующий день я обнаруживаю, что мне хочется не только валяться в полузабытьи, баюкая свою боль, но и поесть и забраться под душ. И я понимаю, что если сейчас с праведным негодованием отвергну эти желания, недостойные страдающей матери, то так и завязну в этой тоске, что уже сводит меня с ума. Она делает меня непохожей на саму себя, подменяет какой-то слабовольной рохлей, неспособной ни на что, кроме как таращиться в потолок, в стену, дышать в подушку и задыхаться ее жаром.

И я сползаю с кровати, включаю оба телефона — пусть внешний мир поможет мне, встряхнет своим пустозвонством. Напомнит, кто я и чего мне на самом деле хотелось от этой жизни… Не ребенка. Только не этого. Я просто ненадолго впала в безумие и придумала историю о похожей на меня женщине, страстно влюбившейся в свою новорожденную дочь. Но это не обо мне, хоть я и поверила в это…

Нужно просто хорошенько помотать головой, чтобы мозги вернулись на место. И облиться контрастным душем — ледяным до визга, горячим до стона… Пройти самодельное крещение и снова стать прежней, замкнутой только на себе, цельной до отвращения.

«Нет! — ловлю себя. — Последнее не вписывается в программу… Я утратила чувство слова?»

Вот это уже пугает. Если я потеряю то главное и последнее, чем дорожу, от меня просто ничего не останется. Пустота. Некоторые люди представляют собой только сгусток любви к ближним, и если их лишить тех, на кого она направлена, то погаснет отраженный свет, показывающий их миру, и они сами будто бы исчезнут. Такова моя сестра, которая потому и цепляется за своего Егора, а теперь и за Настю, что сама — пустота. Забрось ее на необитаемый остров, и она мимикрирует под лиану, обовьется вокруг какого-нибудь крепкого, фаллической формы ствола, чтобы опять быть с кем-то, ни в коем случае не одной…

Боязнь одиночества сродни боязни зеркала: ты боишься увидеть себя, остаться с собой и заскучать. Потому что подозреваешь, как ты неинтересен, как пуст и предсказуем, и жизнь себе создаешь такую же — лишенную смысла, серенькую и пыльную, как придорожная галька. А на саму дорогу тебе уже не выбраться, ведь нужно обладать характером, чтобы хоть чуть-чуть, но подняться над собой.

Я за волосы вытаскиваю себя из депрессии. Включаю радио и нахожу волну, бьющуюся ритмами восьмидесятых, чтобы вновь ощутить себя школьницей с легким, подвижным телом, готовым пуститься в пляс.