Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

Но она, чтобы обрести хоть какую-то независимость и чтобы родные не лупили ее каждый день, поступила в услужение к одной женщине в Кастеллине, другой деревне всего в нескольких километрах от Радды.

Выйдя из Сиены, дорога спускается вниз к самому ручью, где стоит мельница, а потом идет вверх, змеится и петляет между неотличимых друг от друга, одинаково безмятежных холмов с рядами виноградников, разделенными низкими стенками сухой кладки, с выглядывающими из-за кипарисов фермами, с колокольнями в такой далекой дали, что на очередном повороте они теряются из виду. И мало-помалу, пока дорога кружит, теряя терпение, истомленная своей длиной, она делается все тише, а окрестности — все засушливей и пустынней.

Есть там пригорки с россыпью камней на плоских верхушках, поросших чахлым кустарником. А вдоль коротких тропок, где ходят местные жители да их скотина — кресты, сбитые из колов для шпалер и частью поваленные.

Есть дубовые рощи, но негустые — сквозь листву просвечивают изгибы и выступы соседних холмов, склоны из трех или четырех граней, что обрываются вниз и вдруг выравниваются, переходят в волнистость лугов, красноватые земляные террасы, угорья.

После Фонтеруоло, селенья, где дома и четыре лавки выстроились углом, дорога идет круто в гору и достигает своей высшей точки.

Порой целый перелесок разворачивается перед глазами во всю ширь, и над ним пролетает птица. Из единственного на всю дорогу старого, выщербленного водостока в толстостенную поилку льется, журча, вода.

Безмолвие этих лесов, не нарушаемое долгими часами! Так молчат камни в цепкой хватке древесных корней. Но когда оттуда, где тают далекие горы, налетает ветер, ветви бьются в страшных корчах, с гулом и ропотом — и когда сжавшаяся под ветром крона вдруг расправляется, по всему лесу проходит затухающая дрожь и пробегает странный звук, певучий и замирающий. Ломаются мелкие ветки, листья хлещут по камням, птицы беспорядочно носятся, будто подхваченные ветром.

В бурю все дубы гнутся к земле что есть мочи. Облака застывают над ними, словно заглядевшись, и кажется, даже ветер не стронет их с места.

Порой дубы стоят, не шелохнувшись, и облака спокойно идут мимо.

За селеньем дорога поворачивает под углом и идет вверх по косогору белой полосой меж двух зеленых полотнищ, потом вдруг делает прямой бросок на километр с лишним, прорезаясь сквозь скалы, а там уже внизу лежит, как на ладони, вся Кастеллина.

Направо отсюда холмы становятся чуть выше. Слева же они постепенно понижаются, спускаясь к долине реки Эльза. Видны похожие на россыпь камней деревушки. Дальше начинаются Монтаньола и Монтемаджо, а за ними тянутся грядами еще холмы, которые отсюда, сверху, не отличить от далеких облаков.

Здесь почти наверняка наткнешься на отару овец — они вприпрыжку пересекают открытое место и скрываются в соседнем леске. Или спускаются по тропке друг за дружкой, будто ныряют вниз головой, и можно подумать, что первая своим весом утянула за собой всех остальных.

А сколько запряженных быками повозок, выкрашенных красной краской, а на них, как правило, крестьяне — забравшись с ногами, чтобы было удобнее!

Проезжал автомобиль, один из самых первых, и все, кто только мог, кидались к дверям и окнам и поражались, как это он просвистел мимо них, как будто их тут и нету, потом, как всегда, переглядывались и возвращались к своим делам. Ну и куда такая спешка!

Женщины, чьи дети ковырялись в земле чуть ли не посреди дороги, кричали вслед проклятия.

Кто-нибудь из старых разбогатевших фермеров, вжавшийся с перепугу в стенку, шел потом отвести душу с друзьями: садился на табурет и ставил между ног очищенную от коры палку, опираясь скрюченной спиной на ножи, кнуты и веревки, развешанные по стенам лавки, где торговали также серой, щетками и сапожными гвоздями.

Так он и сидел, может быть, часа два, сплевывая всякий раз в одну сторону, и посылая за сигарой, чтобы не вставать, кого-нибудь из мальчишек.